Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— Хоть чистыми предстанем на том свете перед судом божьим...

— Еще успеешь замараться...

3

К рассвету гроза обессилела. Над горами еще время от времени гремел гром, а на востоке лучи снега уже пронзили истончившиеся облака, я в прорехи победно хлынула заря. Усталые и вымокшие картлийские воины, подъезжали к Анакопии. Мириан и Арчил ехали бок о бок. Оба со смешанным чувством горечи и надежды смотрели на твердыню абазгов.

— Чем мы прогневали бога, что ныне вынуждены просить приюта у Леона? — невесело проговорил Арчил.

— Не ропщи, брат, — сказал Мириан. — Тяжкое испытание послал нам всевышний, но не оставит он христолюбивое воинство свое в беде. Поражение в бою — не конец войны. Верю я: воспрянет Картли. Может быть, для того пока и хранит нас господь. Скрепи же сердце свое, не предавайся унынию... Вот, кажется, брат Леона Абазгского нас встречает. Значит, сам он еще не вернулся из Собгиси.

Это действительно был Федор. Предупрежденный накануне гонцом, он с Гудой и десятком воинов на рассвете помчался навстречу картлийцам. Федор спешился.

— Абазгия счастлива приветствовать дорогих гостей на своей земле, — проговорил Федор, кланяясь.

— Не почетными гостями — изгнанниками прибыли мы, — горько усмехнулся Мириан.

Федор почувствовал неловкость: не этими словами надо было встречать царственных братьев. Преодолевая смущение, он оказал:

— Пусть наш дом станет вашим, а ваши враги ныне и наши враги.

Сбивчивая и не очень удачная речь Федора, однако, пришлась по душе Мириану и Арчилу своей искренностью. Федора они знали еще мальчиком; он в детстве с отцом бывал в Цихе-Годжи. Теперь перед ними был возмужавший воин. Оба сошли с коней и обняли Федора.

Мириан с одобрением смотрел на Гуду и отлично снаряженных воинов.

— Много ли у вас таких воинов? — поинтересовался он.

— Таких обученных и снаряженных — тысяча, да столько же лучников и пращников, — пояснил Федор.

Недалеко от Анакопии Арчил заметил вереницу людей с вьючными лошадьми, с детьми и домашним скарбом. «Уж не под защиту ли крепости идут они? Тесно будет воинам и жителям», — подумал он и спросил:

— Что это за люди и куда они направляются?

— Брат приказал апакопийцам на время войны расселиться по дальним горным урочищам. Уходят люди. К вечеру в городе жителей не будет. Останется только гарнизон.

Мириан и Арчил похвалили Леона за предусмотрительность, когда же въехали в Анакопию и увидели все приготовления на случай осады, остались весьма довольны. Анакопийцы хмуро наблюдали за въездом картлийских воинов и размещением их в городе. Они понимали: не по своей воле картлийские правители со своими верными военными служителями — тадзреулами прибыли в их город-крепость; знали и то, что недолго продержится келасурский гарнизон.

Анакопия походила на потревоженный муравейник. Богумил и Гуда с воинами обходили дом за домом, требуя от жителей быстрее уходить. Безлошадным давали по вьючному коню с наказом сберечь его до возвращения. Как только хозяева выносили свое немудреное имущество, Богумил приказывал тотчас же разрушать их хижины. Иначе не уйдут. Птицу и ту далеко от гнезда не отгонишь, а то ведь люди. Какая ни на есть хижина, а все же родное гнездо; в нем любили, страдали, растили детей. А воинам долго ли разметать ее? Разом навалились плечами и повалили. Мужчины хмурились, бросали косые взгляды на воинов, злорадствовали, когда не сразу удавалось повалить вросшие в землю угловые столбы. Женщины же откровенно выражали свою ненависть: слезами и причитаниями они подливали масло в огонь. Того и гляди между воинами и анакопийцами начнется драка. Особенно неистопствовала жена гончара. Она кричала, потрясая перед Богумилом кулаками:

— Ты чужак, у тебя своего дома нету, потому ты и наши не жалеешь.

— А зачем ему дом, когда у Хрисулы есть каменный. Его-то Рыжебородый не станет ломать, — съязвила ее соседка.

— Чтоб тот дом первым сгорел вместе с Хрисулой и Рыжебородым! — злобствовала жена гончара.

Богумил терпеливо сносил поношения. На то бог и создал женщину, чтобы она заботилась о родном гнезде. Он лишь с досадой подумал: «Люди Хрисулой попрекают. Придется ее отправить со всеми».

Гуда вступился за побратима.

— Стыдитесь женщины. Раскудахтались, как квочки, при виде ястреба. Лучше бы молились за нас, чтобы дал нам бог победу. Тогда мы поможем вам новые хижины поставить, а если одолеют нас враги, так всем нам одна хижина уготована — сырая земля.

Редко говорит Гуда, но коли окажет, его слово, как его стрела — в самое сердце войдет. Женщины пристыженно замолкли, а потом накинулись друг на друга:

— Это ты раскудахталась!

Жена гончара разозлилась:

— У тебя самой язык длиннее косы. Зачем про Хрисулу сказала? Завидуешь ей?

— Это я-то завидую? А сама ты что говорила?..

Старуха, до этого молча собиравшая горшки, схватила хворостину.

— Вот я вам!.. Нашли время языки точить! Займитесь делом! — Потом обратилась к Гуде: — Даст нам бог победу, — она так и оказала: нам, приобщая и себя к этому, — вернемся в Анакопию, так ты прикажи этим злоязычным женщинам в разных концах города селиться, чтобы не слышать нам их вечной перебранки.

Все рассмеялись. Несмотря на тревогу за будущее, у всех будто полегчало на душе, появилась вера, что вернутся и будут ставить новые хижины. Федор и Арчил стояли на крепостной стене у ворот и наблюдали, как анакопийцы покидают город. Не думал Федор, что это зрелище может быть столь тягостным. Расставаясь с отцами, братьями, сыновьями, женщины и дети плакали, крестили защитников Анакопии и ее стены. Некоторые сразу же сворачивали в горы, но еще долго оглядывались на родной город полными слез глазами, купцы, в основном, шли в Пицунду, а то и далее — в Цандрипш, надеясь, что туда не дойдет свирепый Мурван Кру. Не будь грозы, ушли бы еще вчера в ночь, ныне же, с приходом картлийцев, заспешили.

Богумил подошел к дому Хрисулы и остановился в нерешительности.

— Брат Гуда, пойди, скажи ей, пусть уезжает со всеми, пока не поздно. Меня она не послушает. — сказал он смущенно.

Гуда понимающе усмехнулся и поднялся в дом, но сразу же вышел с выражением крайнего удивления.

— Иди сам, — оказал он, странно улыбаясь.

Богумил одним махом взбежал по лестнице. То, что он увидел, заставило его застыть в изумлении. Посреди комнаты стоял стройный воин в золоченых латах; в одной руке он держал меч, в другой — пышные волосы цвета спелого желудя. Вложив меч в ножны и отбросив волосы, воин надел великолепный шлем, потом взглянул на Богумила зелеными глазами.

— Теперь, если ты прикажешь мне даже властью императора, я все равно не покину Анакопию, — с вызовом сказала Хрисула.