Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— Мусульмане большими силами идут. Удержаться за Келасурской стеной сил у нас не хватит. А сама крепость, как мне ведомо, невелика. Возьмут ее агаряне, а если и не возьмут, осаду оставят, сами на нас пойдут.

Кто Анакопию защищать будет? Подумай, князь.

— Горестно мне сознавать, что мусульмане по Апсилии и Абазгии мечом и огнем пройдут, потому и хочу остановить их у Клисуры, — сказал Федор.

— Большого урона твоей стране агаряне не причинят. Люди и скот укроются в горах — ищи их там, а если хижины пожгут, беда невелика: новые построите. Долго ли их сплести? Народ надо сохранить. Государство народом ставится, князь. Его беречь надо.

Федор с удивлением посмотрел на Рыжебородого. То же говорил и его покойный отец Константин, завещая сыновьям оберечь свой народ. «Разумен совет Рыжебородого», — подумал он.

— Агаряне свирепы, бьются всей громадой, а в одиночку их воины не стойки. С них первый наскок сбить надо. Это главное, — продолжал меж тем Богумил. — Против них стойкость и смелость нужна. Этому и учу твоих воинов. А мусульмане как придут, так и уйдут ни с чем. Попомни мои слова, князь, выстоим.

А вечером Богумил шел к Хрисуле, шел с радостью и нетерпением. Хотя не новичок он в таких делах, а не знал, что женщина может быть такой стыдливо нежной, бесконечно желанной. Прикипела зеленоглазая ромейка к сердцу Богумила, так прикипела, что только вместе с сердцем и оторвешь. Он входил к ней, как в собственный дом и, не стесняясь матери, подхватывал ее на руки, поднимая к потолку, любуясь ею.

— Чудо ты мое зеленоглазое! Соскучилась?

— Только и живу, когда ты со мной, — отвечала она, радуясь его приходу.

Мать смахивала слезу умиления и уходила в лавку. Не довелось старой Агапи изведать такое счастье. Стильян суров был, бывало, и поколачивал ее, когда с моря без улова возвращался. Царство ему небесное, хотя, бог знает, попадают ли туда со дна моря? Пусть же дочь узнает счастье с Золотым варваром. О том, что будет, когда вернется зять, она старалась не думать.

«Бог все рассудит по справедливости», — решила Агапи.

— Мой Золотой, ты знаешь, твоя борода пахнет сосновой корой, — говорила Хрисула. — Она мягкая, шелковистая. Я сотку из нее полотно и сошью рубашку; она меня согреет, когда тебя не будет рядом со мной.

Богумил хохотал.

— Какой же я буду воин без бороды?

Они смеялись и радовались милым пустякам, потому что им хотелось смеяться и радоваться. Оба пили из одного родника счастья, наслаждались каждым глотком, как путник в пустыне, истомившийся от жажды.

Но однажды она серьезно сказала:

— Дал мне бог тебя, не знаю, на горе ли, на радость, но я благодарю его уже за то, что узнала тебя.

Она вдруг прижалась к нему и разрыдалась.

— Ты плачешь? — испуганно спросил Богумил.

— Я боюсь потерять тебя. Я умру без тебя...

— Не бойся, никто, даже твой муж, не отнимет тебя у меня.

Она вздрогнула и еще теснее прижалась к нему.

— Не говори мне о нем; он противен мне.

— Что же тебя тревожит, зеленоглазое чудо мое? — он ласково гладил ее плечо, перебирал волосы, которые она, как всегда, распускала к его приходу.

— Не крещеный ты, а уже муж мой...

Богумил рассмеялся.

— Ради тебя я любую веру приму...

Хрисула прикрыла ему рот ладонью и строго посмотрела на него; омытые слезами зеленые глаза ее светились каким-то совершенно новым огнем, какого Богумил в них еще не видел. Она была так хороша в этот момент, что он почти испугался ее колдовской красоты.

— Веруй в Христа, — требовательно сказала она.

Богумил слегка разжал руки, это не ускользнуло от нее; в ее глазах появилось выражение тревоги.

— Зачем? Разве я плохой муж таков, как есть? Мой бог Перун не запрещает мне любить тебя, — оказал он.

— Не говори так, Золотой мой! Я хочу, чтобы когда бог нас позовет, мы снова были вместе там. — Она покачала на небо. — А ты разве этого не хочешь?

Хрисула с мольбой смотрела на него, он понял: от его ответа зависит их счастье, по крайней мере, на этом свете.

— Я подумаю, — серьезно оказал он.

Богумил снова прижал ее к себе, и они затихли; оба прислушивались к тому, что делалось в их душах.

— Хрисула, — как можно мягче сказал он, — нам придется на время расстаться.

Она отшатнулась: лицо ее побелело, губы никак не могли выговорить — «почему?».

— Всем женщинам, старикам и детям велено уходить в леса. Анакопии грозит осада. Агаряне идут...

Она уткнулась лбом ему в грудь, замотала головой.

— Ух, как ты напугал меня, Золотой мой! — и тихо засмеялась. — Только это?.. Так знай: никуда я от тебя не уйду... Знаю, что хочешь оказать. Я ничего не боюсь, боюсь только потерять тебя. Я храбрая и умею драться, ты это увидишь, и упрямая, — добавила она.

НАШЕСТВИЕ

Лучше смерть, но смерть со славой,Чем бесславных дней позор. Шота Руставели

1

Птицу несут крылья, гонца — конь; птица может дать себе отдых, гонец — нет. Ему приказано: скачи днем и ночью, себя и коня не жалей. Живой или мертвый доставь Леону Абазгскому весть: «Идет Мурван Кру».

Мчится вестник. Пыль и соленый пот застилают ему глаза, клочья грязной пены роняет усталый, конь; бег его неровен, дыхание хрипло. Гонец стирает пот с лица мохнатой шапкой, облизывает потрескавшиеся губы; два воина — провожатые, скачущие по бокам, с тревогой посматривают на него: доедет ли? Они и сами устали, их кони тоже выбились из сил, но на следующей подставе они сдадут царского гонца другим провожатым и могут растянуться в благостной тени; вестник же, сменив коня и испив воды, помчится дальше.

Так, от подставы к подставе, которые Мириан предусмотрительно расставил на всем пути от Цихе-Годжи до Келасури, мчится усталый гонец, шатается под ним измученный конь, и только значок гонца на копье неутомимо трепещет во встречном потоке горячего воздуха. Но и сопровождающим гонца воинам отдых будет короток: сменив лошадей, они поскачут в разные стороны с той же тревожной вестью. Раньше, чем уляжется пыль, поднятая копытами их коней, от поселения к поселению уже несется мрачное, как зловещий крик черного ворона: «Кру! Кру! Кру!» Заслышав его, женщины бледнеют, хватают детей и убегают в недоступные арабской коннице болотистые леса; мужчины же берутся за оружие и затаиваются в засадах...

В полдень тени коротки. Дышащий зноем, слепящий белизной известняковых плит квадрат двора в Келасурской крепости пустынен. Воины гарнизона в одних набедренных повязках спасаются от жары кто как может: одни спят, растянувшись на узенькой, не захваченной беспощадным солнцем полоске земли вдоль прохладной крепостной стены, другие под навесом, рядом с дремлющими у коновязи лошадьми, без интереса перебрасываются костями — играть не на что; один из воинов чинит перевязь для меча.