Сергей Заплавный - Клятва Тояна. Книга 1

За окном скрипел мороз-ломонос, шебуршала сухая белесая темь. Ни один живой звук не проникал в горницу, будто и не Москва вокруг, а ночное заснеженное ноле.

Мысли Нечая стали путаться. Он всхрапнул — то ли наяву, то ли в дремной одури.

Где-то вдалеке едва различимо забренчал колоколен. Вроде бы на крыльцовых воротах… Ну точно!

— Кого это еще нелегкая принесла? — втрепенулся Нечай. — Нешто опять Кирилка позднит? Ужо я ему…

— Не возводи на сына напраслину, — порхнул в ответ голосок Агафьи. — Дома он. Начальные буквы на листах красит, как ты велел.

— Ну тогда постояльцы. И чего им надо рыскать по ночам, ума не приложу. Не у себя чай, в соседях.

— Не бери в голову, сердечный. Я им скажу.

— Да уж скажи, Агафья, скажи. Особо незванным. Расплодились, мочи нет.

— Так ведь и без соседей нельзя, батюшка мой, — рассудила Агафья. — Тебе по кремлевскому чину не мене боярина держать их положено. Вот они и летят, что пчелы на цветень.

— Ладно, Агаша, коли так. Пусть живут. Там разберемся.

Почувствовав на себе ожидающий взгляд святого Пантелеймона, Нечай вымел из-за полы халата русую кустистую бороду, расправил ее на груди и просительно сложил руки:

— О великий угодниче Христов, страстотерпче и врачу многомилостивый, призри благосердием и услыши нас грешных, перед святою твоею иконою усердно молящихся, испроси нам у Господа Бога оставление грехов и прегрешений наших, исцели болезни душевныя и телесныя…

— …К тебе же прибегаем, — серебристо подхватила Агафья. — Яко дадеся ти благодать молитися за ны и целити всякий недуг и всяку болезнь…

Два голоса, один тяжелый, басовитый, другой легкий, ангельский, слились воедино, будто пламень свечей у иконы великомученика Пантелеймона.

Беззвучно отворилась дверь. Из-за нее вопрошающе высунулся дворовый человек Оверя. Ключница сделала ему знак, чтобы не метался.

— …Даруй убо всем нам святыми молитвами твоима здравие и благомощие души и тела, преспеяние веры и благочестия и вся к житию временному и ко спасению потребная, — то поднимались ввысь дружно, то упадали вниз два голоса, — Яко да сподобившиеся тобою великих и богатых милостей, прославим тя и подателя всех благ, дивнаго во святых Бога нашего, Отца и Сына и Святаго Духа, во веки веков.

Оверя едва дождался конца молитвы. Не смея подать голос, он качнул дверью воздух. Огоньки свечей дрогнули, расплющились.

— Ну кто там еще? — недовольно поворотился к нему Нечай.

— Оне-с, — захлебнулся на полусловае Оверя. — Самолично!

— Кто оно? Говори толком!

— Я и говорю: Власьев Афанасий Иванович.

Теперь пришло время захлебнуться Нечаю. Вот уж кого не ожидал он у себя в неурочный час — думного дьяка.

— Велели по-свойски, в чем есть, — уже смелее досказал Оверя, — Куда сопроводить?

— Куда же еще? В белую!

— Слушаюсь! — дворовый исчез.

Нечай вынул из лохани ноги.

Агафья тотчас подхватила их и давай сушить. Руки у нее быстрые, умелые, так и летят. Упрятали стопы в пуховые надевки, потом в крытые белкой босовики.

Нечай тем временем утер рябоватое лицо, отряхнул волосы. Его так и подмывало вскочить, заторопиться, но он сдержал себя.

«Не прошен пожаловал, не взыщи за ожидание, Афанасий Иванович, — мысленно перенесся он к Власьеву. — Не я к тебе с приездом, а ты ко мне. Интересно, зачем?»

Среди кремлевских приказных Власьев — заметная фигура. Перво-наперво, дьяк Посольского приказа, да не какой-нито, а по особым поручениям. Еще при блаженном царе Федоре Иоанновиче замечен был умением распутывать, а коли надо, запутывать самые щекотливые дела. В заграницах показал себя поворотистым, гораздым на иноземные языки, знающим всякие потребные для сношений с тамошними сановниками увертки. За то и пожалован в думные дьяки. С тех пор он больше при боярах да при лучших дворянах обретается, вкупе с ними пособляет царю государеву думу думать, государево дело делать. При Борисе Федоровиче, сменившем на троне своего блаженного зятя, Власьев возвысился еще больше. Велел ему Годунов, не оставляючи Посольского приказа, ведать Казанским. Много на Москве приказов, да главных четыре: Посольский, Разрядный, Поместный и Казанский. Так что у Власьева теперь необъятная сила. Одной ногой он в европы вхож, тень другой протянулась аж в Сибирь за Камень. Правду сказать, не тянет его к казанским, мещерским, астраханским и сибирским делам, но знает он их изрядно. Разум у него цепкий. Другому все разжуй да в рот положи, а Власьев что надо, сам слету хватает и до ума доводит. В приказе бывает наскоками, зато в боярской думе докладывает так, будто с Казанского двора не вылазит. Опять же Нечай у него под рукой. Есть на кого текущее переложить, не опасаясь подвоха. Пятый уже год они в товарищах дьячат, но приятельства меж ними не было и нет. Иной раз за столом сиживали, но без гульбы и хмельного панибратства, будто на посольском приеме. Привыкли видеться только в приказных стенах. И вдруг в гости пожаловал, не оповестив заранее! Ничего хорошего это не сулит…

Переодеваться Нечай не стал. Велел комнатной девке подать легкую упадающую до пят шубу из соболей. Набросил ее поверх влажного халата, запахнулся потесней. Сам же Власьев велел ему идти в чем есть. Так пусть не взыщет!

— По здорову ли, Нечай Федорович? — улыбкой встретил его нежданный гость.

— Не жалуюсь, Афанасий Иванович. А ты по добру ли сам?

— Слава Богу, и по добру и по здорову. Того и тебе желаю.

— Благодарствую.

Они приветственно раскланялись.

Власьев не из тех думных, что опяливают себя в три, а то и в пять шуб, дабы отличиться перед другими. Ему и одной довольно. Вон она, сброшена на лавку. Кафтан на нем без украс, однако пошит из парчи, сапоги козловые, тоже неузорные, и только петлицы у ферязи украшены золотым шитьем.

— Сколько же это мы с тобою не виделись? — с дружеским вниманием оглядел Нечая дородный, но приземистый Власьев.

— А пока ты в посольском разъезде был, Афанасий Иванович, — ответствовал Нечай, высокий и жердевый даже в шубе. — Считай, с великомученника Димитрия Селунского [2] 26 октября по старому стилю. .

— А мне помнится, с Параскевы-Пятницы [3] 28 октября. .

— И тако и этак верно будет. Виделись мы на Анну, а убыл ты из Москвы на Параскеву-Пятницу.

— Пожалуй, что и так. Похвальная у тебя память, Нечай Федорович.

— Не жалуюсь покуда, Афанасий Иванович.

— Сказывают, ты без меня не давал стоять приказу?

— На то и конь, чтоб на нем ездить.

— Твоя правда.

Они согласно рассмеялись.

— Вот и хорошо, вот и ладно, — заложил руки за спину Власьев. — Я за тобою, как за каменной стеной.

— А я за тобой.

Посмотреть на Власьева со стороны — простяк-человек. Этакий поместий к из глубинки. Борода у него овалистая, круглые брови подчернены по-иноземному, над левой ноздрей большая серая бородавка. Лицо широкое, цветущее, нос прямой, чуть приплюснутый, а глаза будто спрашивают: не ляпнул ли я чего-нибудь лишнего по недалекости своей? Хитрец-человек. Умеет напустить на себя тумана.