Сергей Заплавный - Клятва Тояна. Книга 1

— Не проболтаешься?

— Ну вот еще, выдумал. Я не болтлив.

Пришлось раскрыть ему тайну монастырской ухи.

— Сперва и правда петух варится. Жирный, отборным зерном кормленный. А лучше того — куры. Они наваристей. Потом в той же воде варится осетр, за ним стерлядь, нельма и так, одна за другой, десять лучших рыб. Кости долой, только рыбий развар на курином жиру. Вот тебе и уха из петуха.

— Гляди ты! — поразился Сутупов. — Умно придумано.

Он набрал в рот варево и так замер, наслаждаясь нежным вкусом. Причмокнул сладко:

— Само на языке тает…

И вдруг вопросил быстро:

— Власьев у тебя вчера был?

— А у тебя?

— Ясное дело, — кивнул Сутупов.

— И у меня был.

— Ты своего человека на Курятный мост послал?

— Нет! — соврал Нечай. — А ты?

— Нет! — соврал Сутупов.

Вот тебе и уха из куриного петуха.

Тем временем Баженка Констянтинов заделался водовозом. Еще утром, когда они с дьяком Федоровым с глазу на глаз в белой комнате беседовали, вспомнился ему давний случай. Встретились в тесном месте два чумака. У одного на возу торговая соль, у другого живая рыба. Ну и заспорили, кто кому должен шлях уступить. Пока кричали да кнутами хлопали, какой-то из малокаменецких сорванцов сунул одному из волов колючку под хвост. Тот и взбеленился. Ка-а-ак взбрыкнет! Ка-а-ак понесет! Живая рыба вместе с кадкой на соль опрокинулась, одного из чумаков телегой придавило. Долго потом разбирались в Судной избе, кто прав, кто виноват. Да так толком и не решили.

Вот и сообразил Баженка устроить такую же неразбериху на Курятном мосту. Коли попадешься в руки к приставам, можно невинным прикинуться. Авось и сойдет. Или сбечь на водовозной кобыле. Там видно будет.

За две недели на Москве Баженка много чего успел повидать. Перво-наперво потерся у кремлевских приказов, из конца в конец прошел Китай-город, спустился на подол к старому посаду, что лег под кремлевским холмом у Москва-реки и в Занеглименье. Тогда-то и заметился ему большой пруд у мельницы под мостом, соединявшим отводную Кутафью башню с Троицкой на Кремле. В полыньях этого пруда брали воду окрестные люди и водовозы.

Туда и отправился Баженка. Высмотрел подходящий санный роспуск, который без труда катили две неказистые с виду, но еще не дотла заезженные лошаденки. Роспуск был легкий, в четыре бруса, поставленных на полозья. Большая обледенелая бочка схвачена с боков круглыми зажимами. Ослабь их, и кувыркнется она с саней в любую надобную сторону.

— Здорово, поилец! — подошел к хозяину роспуска Баженка. — Бог в помощь твоей водяной копейке!

— Какая нынче копейка? — недобро глянул на него тот, — Не видишь, мыкаюсь? Мало нынче охотников на воду тратиться. Едва-едва на корм собираю.

— А рубль перехватить хочешь?

— Ясное дело, — оживился мужик. — От рубля кто откажется?

— Ну так уступи мне до вечера свою водовозочку, и рубль твой.

— Это как это уступи? Чтобы ты с ней тю-тю? Ищи дурака!

— Не бойся, я тебе заклад дам, а после — обещанное.

— И какой же от тебя может быть заклад?

— А ты сам оцени. В рубельках!

— Оцени ему… Быстрый какой. Взялся тут неизвестно откуда…

Но Баженка решительно перебил его:

— Я тебе так, любезный, скажу: недосуг мне с тобою рядиться. Ты запрашивай, а там видно будет. Я ведь могу и другого охотника поискать. Посговористей.

Он чувствовал себя уверенно: деньги — сила. Вот они, в потайном месте на груди припрятаны. Рубельки и не такого упрямца, как этот мужик, сговорят.

— Ну коли хочешь, могу и запросить, — посомневавшись, водовоз принялся считать: — По семи рублев за лошадь, это будет четыре на десять. Два за роспуск. Ещейный рубль — за бочку с черпаком. Столь же — за риск. Вместе с рублем, что ты посулил, двадцать и выйдет.

— Силен! — засмеялся Баженка. — Раз, два и двадцать! Зря прибеднялся, выходит… А теперь послушай меня в два уха. Кобылки твои и по пяти рублев не стоят, но я кладу по шести. Вместе с водовозкой даю пятнадцать. А награду потом, когда в целости сдавать твою колымагу буду. Один рубль за утро, второй за вечер. Где еще в одночасье так разбогатеешь?

— А ежели ты плохое дело замыслил? — не очень уверенно спросил водовоз.

— Точно! — и глазом не моргнул Баженка. — На твоих одрах да с твоей кадкой токмо в разбои и осталось ходить. Придумай что поновей!

— Что думать? Опасаюсь и все тут.

— Ну это твое дело. Опасаешься — прощевай. У денег глаз нету. За что отдают, они нс видят.

— Ин ладно, — решился наконец водовоз. — Считай, что сладились. Токмо не обмани. Я в Напрудском живу. Вон по этому путику как раз и придешь, — он указал на едва заметное ответвление от большой санной дороги, — Третья изба слева. Меня там каждый скажет, — потом перечитал деньги. — Кабысь, верно.

— Верно, верно, — подтвердил Баженка. — Теперь ты мне все толком покажи да обскажи.

— Чего обсказывать-то?

— Известно чего. Какая лошадь на какую ногу хромает. Какою вожжой ей лучше под хвост попасть! Да поторапливайся, приятель. Время не терпит!

Нахальные слова сами выскакивали из него, а внутри все напряглось, закаменело.

— Веселый ты, я гляжу. Все шутишь, — расклеил губы водовоз. — А зря! Лошадки у меня свежие, непорченные.

— Ну да. У одной железом губа надорвана, у другой нога с запеком…

— Да ить за всем не уследишь. Иной раз и ушибка выйдет. Живое дело.

— А ну как я невзначай дерну или не туда понукну? Ведь понести могут?

— Коли рядом пойдешь, ни в жизнь не понесут. Они порядок знают.

— А сзади?

— И сзади, ежели повод отпустишь. Чего они бояться, так это свисту. А ишшо крутого натяга…

Вызнав, что ему надо, Баженка хлопнул мужика по плечу:

— Поговорили и будя! Теперь ступай к себе в Напрудское. Да чтобы у меня без оглядки, не то передумаю.

— Иду, иду, — заторопился водовоз. — Ты кадку-то сполна не наливай. Сверху подтекает маленько.

— Я сказал, иди! Ну? Остальное вечером доскажешь.

И побрел водовоз прочь от Мельничного пруда, обмякнув горестной спиной. Непривычно ему шагать вот так, в одиночку. Оглянулся бы да лучше от этого не станет.

Баженке стало жаль мужика. А себя еще жальче. Кабы на праздник собрался, а то на душегубство. Судьба в угол загнала — или берись, или катись. Вот он и взялся. Да уж больно умело, будто и не в новинку ему посреди малознакомой Москвы чужих супротивников коньми шибать. Ухарь с большой дороги, да и только!

Баженка вдруг сам испугался своей умелости: откуда что взялось? Раньше он за собой такого не замечал. Труждался себе на Малом Каменце в номерщиках, брал с торговых и всяких других людей таможенные пошлины. Все чинно, мирно, и на-ко тебе — готов казнить доказного человека. За ради чего?