Сергей Заплавный - Клятва Тояна. Книга 1

— Тебе лучше знать. Ты у нас на это поставлен.

— Ну так скажу тебе: после князя Ичигея Алачева, властителя кодских остяков, второй такой заметный, многоплеменный. Но Алачев в светлое для Руси время к Москве приложился, а Тоян в смутное едет. Поверь, Афанасий Иванович, у государя нынче не много радостей. А тут челобитец от коренной Сибири да по своему почину. Грех обойти его выкликанство лишь на Казанском дворе. Ведомо мне, что царь Борис любит Сибирь, понеже важность ее для силы своего трона понимает. Можем ли мы обойти его?

— Пока я первый дьяк на приказе, мне и судить, можем или не можем, — захолодел лицом Власьев. — Тебе б только об азиятцах печься, а я во все стороны зрю. И вижу: нынче у государя тучно с Европы. Оттуда на Русию беды текут, но оттуда же и спасения ждать надобно.

— Это от кого? — не сдержался Нечай. — От лукавых? Они так спасут, что и не подымешься.

— Не знаю, о каких лукавых ты говоришь, Нечай Федорович, а я, — тут Власьев помолчал многозначительно, — …о послах родственных государств, их церковниках и торговых людях думаю.

— Разве Тоян не таков же?

— Сравнил рыбу с водой, а мужика с боярином, — заулыбался Власьев и примирительно добавил: — Не обессудь, ежели что супротив сказал. Не по злу это, а по дружбе. О государе заботясь. О здравии его. О первостепенности государских дел…

И вот теперь, узнав, что царь Борис готов принять Тояна не медля, Власьев укорил Нечая:

— Что же ты меня сразу-то не упредил, друг ситный? Ведь договаривались: как появится твой Тоян, так и рассудим, — и оправдался: — Ты не смотри, что я спорил с тобой. Спор — дело живое. А после-то я, с государем беседуючи, слово о твоем сибирце замолвил. Да! Князь Василий Черкасский свидетель тому. И Богдан Сутупов тако же. Спроси!

— Лишнее это, Афанасий Иванович. Замолвил и спасибо. Я думаю, как лучше дело до конца довести.

— Правильно думаешь. Тут я тебе первый помощник. А поелику время не терпит, ответь-ка мне, Нечай Федорович, сколько и чего привез Тоян в поклон нашему государю?

— Много всего привез. И соболей, и куниц, и бобров добрых, и белок, и степных лисиц, и кожи лосиные. Пять ходовых коней резвых. Изделки сибирские…

— С коньми понятно, — одобрительно кивнул Власьев. — А по мягкой рухляди хотелось бы знать поточнее. Сколько того, сколько другого. Как дороги они по нашим ценам, во что ценят их ганзейские или, скажем, аглицкие купцы.

— Нешто можно челобитные поминки оценивать? — удивился Нечай. — Дареному коню в зубы не смотрят.

— А мы посмотрим! — весело объявил Власьев. — Тояну на пользу, государю на почитание.

— Это како же?

— А тако. Вот послушай…

И поведал Власьев, как в сто третьем году, еще при Федоре Иоанновиче, отправились они с думным дворянином Михайлой Вельяминовым к австрийскому императору Рудольфу, дабы передать ему в помощь против турок государеву меховую казну. В русийских рублях она тянула на 4.5 тысяч, не больше, но Власьев смекнул, как поднять ее премного, ослепив не только Рудольфа и его двор, но и всех иноземцев, оказавшихся на ту пору в Праге. Для начала потребовал Власьев двенадцать лучших палат. Велел своим собольникам разложить там меха с выдумкой: в одной палате горностаев, в другой куниц, в третьей волков, ну и так далее. Что подороже — налицо, враспласт, или на разновысоких вешалах, да не парами, а в однорядку. Зато белок — прямо в коробье, навалом, де это и внимания не стоит… Как глянул Рудольф на такие богатства, так и рот от удивления открыл. Не ожидал он такой великой присылки от русийского государя. Стал спрашивать, где такие чудовинные звери водятся? Отвечали ему Власьев с Вельяминовым: в Конде и Печоре, в Угре и Сибирском царстве, близ Оби великой, от Москвы больше пяти тысяч верст. «А какая им цена, ежели продать?» — заинтересовался Рудольф. Обиделись послы, де мы присланы к цесарскому величеству с дружелюбным делом, а не чтобы казну оценивать; оценивать мы не привыкли и не знаем. Пришлось Рудольфу звать пражских купцов, дабы сами они положили цену мехам. Те поделили соболей на сорта. Трем по их дороговизне так и не сумели найти цену. А всю присылку оценили в четыреста тысяч, считай вдесятеро больше.

— Тако и с Тояном надо дело повернуть, — закончил свой рассказ Власьев. — Сделаем из него большого азиятского челобитчика! Я устрою, чтобы его поминки увидели послы и купцы из западных стран. Чем дороже поклон, тем выше государь. Что скажешь на это Нечай Федорович?

— Слов нет, Афанасий Иванович! Сколько раз являешь ты хитромудрие свое, а я всё не перестаю удивляться. Верно говорят: овому талан, овому два, а у тебя для таланов не хватает потребных карманов.

— Ох и язва ты, — добродушно разулыбался Власьев. — Нет чтобы просто сказать, с увежеством, непременно подковырку всунет. Ну да ладно, мне не привыкать стать.

— Зря не веришь. От чистого сердца говорю. Разве б бесталанный до такого додумался?

— Ну коли так, вернемся к делу. Пока я буду палаты для поклонных мехов вырешать да насчет посольских гостей покумекаю, ты бери собольников и разбирай тояновы поминки. Глядишь, за воскресенье и управимся…

Нечай понимал, что Власьев отодвигает его в сторону. А что сделаешь? Подсказка-то у него и впрямь дельная. От нее всем польза. Обидно вот только, что сам Нечай до такого не додумался. Видать, ум у него не такой закрутки, как у думного дьяка. Нечай в корень привык зреть, а плоды-то на ветках вызревают. Там их Власьев и караулит.

Послушать его, так он государю наивернейший послужилец. Умышляет против него наперед, а сегодня готов вовсю расстараться. Попробуй упреди о таком Годунова, сам как кур во щи попадешь. И не упредить нельзя. Вот положение: знать и молчать.

А выдержка у него какая! Ведет себя так, будто и не было у него с Нечаем разговора в белой комнате, будто не сгибнул после Лучка Копытин, а Богдан Сутупов не по его указке ставит на Нечая петли. Спроси сей час Власьева, любит ли он Бога, ведь ответит, не моргнув глазом: больше всего на свете! Да свет у него какой-то непроглядный. Ослепнуть в нем можно…

— Об чем размечтался, Нечай Федорович? — по-своему истолковал его молчание Власьев. — Како мы с тобою государю услужим? Это на потом оставь. Скажи лучше, не упустил ли я чего?

— Ты и захочешь, да не упустишь, Афанасий Иванович…

На том они и расстались.

Едучи к Тояну в Казанский дворец, Нечай продолжал размышлять, как бы остеречь Годунова от двоедушия думного дьяка. И вдруг его осенило:

«Через старицу Олену! Она божий человек. Ей государь поверит… А к старице Олене послать Агафью Констянтинову. Больше некого».

«Грешно идти к спасению кривыми путями», — тотчас укорил себя Нечай.

«Не грешнее, чем участвовать в измене противу государя и отечества…»