Сергей Заплавный - Клятва Тояна. Книга 1

— Ось я допитаю, хто запальник! — нос и дряблые щеки урядника лоснились от жира; видно, сытился недавно свининкою, да не утерся после. — Ти, Обросима, запальник и е. Хата горить, а тебе усе смишки.

— Ни, пан урядник, ни. Вона сама загорилась.

— А ти де був на ту причу [160] Происшествие. ?

Татка объяснил, где.

— А ти? — гаркнул урядник на неньку, — Та не вертись, як муха в окропи [161] Кипяток. ! Кажи разом!

Не дослушав мать, стал он расспрашивать сестер, потом Даренку.

С того и начался его розыск в Трубищах. Обошел все хаты со своими людьми, допросил всех от мала до велика. Только на Трохима-Цапеню махнул рукой:

— Пошли дурня по раки, а вин жаб наловить.

Так и не сыскал урядник поджигателя, зато собрал по хатам лукошко яиц да шматок сала. Настроение его от этого заметно улучшилось.

— Нехай! — сказал он, загружаясь в сани. — Ось довидуюсь у панотця игумена, що з вами дилати. А поки уряд тебе буде — разом з другими хлопами шлях до мене чистити. Зранку и виходь.

— Як скажет, пан урядник, — поклонился ему Павлусь Обросима.

До ночи лепил он в клуне печь.

Спать легли вокруг тлеющих головешек, принесенных с пожарища, а наутро каждый взялся за свое дело. Жить-то надо.

На Сретенье Господне [162] Встреча; память принесения младенца Иисуса во храм — 2 февраля. отправились Обросимы всем семейством в ближнюю церковь, чтобы помолиться и освятить воду от призора очес [163] Порча от дурного глаза. , от свалившихся на них бед, а главное — узнать свою дальнейшую судьбу. Ведь Сретенье — ключевой день новомесяца, на него много примет свыше дается. Ну вот хотя бы такую взять. Солнце поворачивает на весну, зима на мороз. Кто пересилит? Коли родится от их встречи капель, быть землепашцам с доброй пшеницей. Если утром упадет снег — уродятся ранние хлеба, если днем — средние, ну а вечером — поздние. Чем раньше, тем лучше, потому как средние и поздние может непогода съесть. А с запасом в зиму уходить куда как надежней.

Февраль — месяц свадеб. Когда и какими они будут, Сретенье тоже показывает. На любой случай жизни у него подсказка есть. Для каждого христианина, в том числе для Обросимов.

Шагая но раскисшей дороге, они чувствовали как помолодело солнце, любовались первой зеленью, которая проклюнулась на прогретых им взгорках среди спутанной мочалами прошлогодней травы. Снег как-то враз упал. Он истаивал незаметно глазу, становясь тонкой ноздреватой корочкой. Но ручьев еще не было. От земли веяло холодком. Ни дождя, ни настоящего тепла, ни легкого шелковистого снегопада. Время будто остановилось, не в силах сделать последний шаг от зимы к весне. Вот и угадай, что оно готовит Обросимам.

Не надеясь только на силу освященной воды, мать принесла из церкви сретенские свечи-громницы и, отгоняя дьявола, прижгла всем своим домочадцам волосы — крест-накрест.

— Дай, Господи, свита цей голови! — шептала она. — И цей, и цей…

На седьмой день после этого, в начале сырной недели, явился в клуню урядник. Но как-то не по-обычному явился, а чинно, без шума. Оказалось, сам Межигорский архимандрит озаботился судьбой Обросимов, велел сказать им, чтобы собирались на новожительство в земли Осифова монастыря. Там им будет крепкая крыша и весь необходимый скарб, и скотина, а здесь прощаются все долги, подати и оброки. Пусть загружаются Обросимы в свою бричку. Что в ней уместится, с тем и пойдут. Выходить с монастырским обозом на день святого Власия [164] 11 февраля. . Аминь!

— А де ж це таким Осифов монастир е? — спросил татка.

— На москальской сторони, — важно объяснил урядник. — На Волоку Ламском. Дуже великий…

— Де, де?

— У москалив, кажу. Пид русийским царем.

— Ох, далеко!

— А ти що хотив? Сперш хату прогавити [165] Прозевать, проворонить. , а потим на далечину охати. Кажи спасиби, що владика дуже добрячий. Ось я дивую, с чого це вин тебе не карае, а тильки шле видциля. Я бы на его мисти поскуб [166] Пощипать, подрать. тебе, як палену курку.

«Коли б свини роги, — подумала Даренка. — Вона б и небо проперла».

У неньки от предчувствия новой беды глаза слезами заволокло. Уж лучше в холодной клуне бедовать, чем пускаться в неизвестность. У москалей неустрою еще больше, чем в киевской украине. Сказывают, и голод у них, и лихоимства, и царь не настоящий. Многие силы против него поднимаются. Как раз попадаешь из огня да в полымя.

А Даренка обрадовалась: чем ближе к Москве, тем ближе к Баженке!

Растревоженная добрыми предчувствиями, она выскользнула из клуни.

Высоко в небе цвели звезды, похожие на море незабудок. И одна из них принадлежала ей, Даренке Обросиме. Ей одной.

Посмотреть, как будут собираться до москалей Обросимы, ободряющее слово им на прощанье сказать, последнюю слезу им во след уронить пришел до клуни весь хутор. Да и как не придти, если сам архимандрит Межигорский за ними своего старца Фалалея прислал?

Немало перебывало в Трубищах старцев. Летом и в уборочную страду они вместе с урядникам за монастырскими хлопами дозирают. Случалось, наезжали чиновные служители, но таких, как Фалалей, хуторяне и не упомнят. Не стар еще, ликом прост, телом сух. Ряса на нем потертая, клобук с одного бока сломан, кожа на лице и руках дубленая. Сразу видно, не затворник, а хожалый монах. А куда и с какими посылками ходит, одному лишь владыке ведомо.

Как увидел его урядник, брюхо подобрал, губы утер и в сторону благонамеренно задыхал. По случаю масленицы он не только блинами уелся, но и горилки через меру хлебнул, да не какой-нибудь пустяшной паленки, а наилучшей оковиты. Вот и расквасился. Закраснел, как буряк, чрево вздулось. Ну бздюх и бздюх [167] Вонючий зверек; хорек. , в блескучие шаровары упрятанный. Перед другими старцами урядник себя и не в таком виде являл, а перед Фалалеем явно заробел. В глаза ему угодливо заглядывает, пухлыми ручками гостеприимство плещет. Стало быть, не простой чернец перед ним, а доверенный глас и око архимандрита.

Не с пустыми руками прибыл в Трубищи Фалалей — привез Павлусю Обросиме медную гривенку [168] Медальон, ладанка. с образком Божьей Матери.

— Спаси, Господи, и помилуй раб твоих Обросимов, — протянул он гривенку вконец оробевшему Павлусю, — всех православных, и даруй им здравие, душевное и телесное!

Голос у него, с колокольным раскатом. Не голос, а голосище. А грудь узкая, незавидная. Трудно поверить, что это она рождает столь величавые звуки.

— Це мени? — недоверчиво воззрился на Фалалея Павлусь. Левый глаз у него округлился, а правый от волнения совсем под веко ушел.

— Тебе, сине мий, тебе. Не буду казати вид кого, сам зрозумий.