Сергей Заплавный - Клятва Тояна. Книга 1

Чуть свет послал за Баженкой Константиновым, но так, чтобы это в тайне от обозного дьяка Кирилы Федорова осталось.

Баженка сразу догадался, зачем зван. Раз без Кирилки, значит, разговор о нем пойдет. Остальное и того ясней: тобольский письменный голова Василей Тырков, о котором Баженка премного наслышан, не менее его сибирской судьбой Федорова-младшего озабочен. Каким путем снёсся с ним Нечай Федоров — дело десятое; главное — снёсся. Кабы до тюменьского руколома — ладно, а то ведь после, когда Антипка Буйга без всяких правил, по-калмыцки, ему пальцы испортил. Хоть и нет в том его прямой баженкиной вины, а все одно виновен: пошто за сумасбродным отпрыском не уследил?

«По то и не уследил, — мысленно заоправдывался Баженка, — что усердие над дорожником и прочие перемены в Кирилке за полное повзросление принял. А в нем еще черти пляшут. Не отбаловался пока».

Но Тырков не стал ему за полоротство пенять. Первым делом поинтересовался, заживает ли у Кирилки рана?

— Заживает, — успокоил его Баженка. — Мы с Иевлейкой Карбышевым все лишнее из нее убрали и голубой глиной обгорнули.

— Голубой? Глиной? — удивился Тырков. Взгляд его невольно задержался на выжженой у губ десятника бороде, на тонкой розовой кожице вокруг.

— Эге ж, — подтвердил Баженка. — Было дело, я сам трубищанской глиной исцелился. Дуже помогает.

— Это где ж такая?

Баженка объяснил: на Киевщине, возле реки именем Трубища.

— А ты каким случаем там оказался?

Пришлось рассказать.

Тырков умело потянул за ниточку, и выкатилась перед ним, будто колобок, баженкина история. Начиналась она с Даренки Обросимы, кончалась обещанием Нечая Федорова переслать ее семейство с монастырских полей Межигорщины на вольное крестьянство в Сибирь, в Томской город, которого и нету пока.

Об одном умолчал Баженка — о том, как по указке того же Нечая Федорова охотился он на Курятном мосту за доказным языком Лучкой Копытным.

Тырков понял, что Баженка не все договаривает. Нс стал бы Нечай Федоров за просто так хлопотать об Обросимах, не поднял беглого померщика в десятники, не приставил бы его к сыну. Значит, чем-то он перед ним отличился, на чем-то в доверие вошел. Не обязательно знать Тыркову, на чем именно, хватит и того, что вошел. Тут связь простая: кто в доверии у Нечая Федорова, тот и у его помощников в доверии.

— Ну и в каком теперь настроении Кирила пребывает? — вернул разговор к Федорову-младшему Тырков.

— Молчит. Запёкся, — тот час перестроился и Баженка. — Унижением точится. Самолюбив не в меру.

— И на чем его унижение исправить можно?

— А на том, что хоть бы из Тоболеска в Сургут обозным головой он пройти хотел. Вместо Поступинского. Сам мне об этом говорил. Да навряд его теперь поставят. После руколома- то…

— Не скажи, — возразил на это Тырков. — Бывает, что горы падают, а долы встают. Никто ничего наперед знать не может.

— Вот бы и правда… — повеселел Баженка. — Ему оправдаться надо, кураж свой переломить. Помоги, Василей Фомич, а? Авось снова в колею войдет.

— Да уж постараюсь. Но и ты теперь недрёмно следи. Как чуть, сразу ко мне. Уговорились?

— Уговорились!

Тырков живо напомнил Баженке Нечая Федорова. Видом не схожи, зато повадка одна — решать дело быстро, с умом и расчетом. Всего пол часа знакомы, а будто давно.

Договорить им не дал перезвон на красных [334] Въездные, парадные. воротах. Он был резкий, требовательный, нетерпеливый.

— Большой воевода! — догадался Тырков.

— Не буду мешать, — поднялся с лавки Баженка Констянтинов. — Каким ходом лучше уйти мне, Василей Фомич?

— Никаким. Внизу посиди, где покажут. Ты еще мне запонадобишься.

Тырков встретил Голицына стоя, как и подобает в таких случаях. Тот явился объявить ему царскую грамоту. Представил все писанное в ней так, будто это по его настойчивости Тырков воеводское назначение получил. Чем не награда за честные труды? Не место красит человека, а человек место. Лучше Тыркова никто Эушту не знает, лучше Тыркова никто в ней город не поставит и тамошних сибирцев никто так, как он, с Москвой не уроднит.

От себя князь Голицын одарил Тыркова азямом английского сукна ценой в шесть рублей, шапкой на соболе с багряным верхом — ценой в пять рублей, опояскою бобровой с ножом в окованных ножнах ценой в три рубля и одиннадцать рублей дал серебром в чересе [335] Кошель, в котором носят деньги, опоясываясь им под одеждой. за двадцать копеек. Итого: 25 рублей 20 копеек. Обещал пожаловать за верную службу, вот и пожаловал. Обещал навестить в болезни, вот и навестил. Воеводское слово крепко.

Не дожидаясь, пока Тырков о Евдюшке спросит, Голицын сообщил, что за неправды свои Лык нынче же будет отправлен в Кетский острог под дозорище Постника Бельского. Там и наказание примет — по усмотрению воеводы.

Никита Пушкин Нарым поминал, Обдорск, Мангазею… Какая разница? Куда бы Евдюшка Лык не попал, рано или поздно он за прежнее возьмется, не для одного, так для другого воеводы промышлять будет, бесчинствуя при этом. Легким испугом отделался, злым торжеством.

«Ну что ж, Евдюшка, радуйся, пока новая печаль не пришла. Другорядь встретимся, не разойдемся… И ты, князь радуйся, что недорого откупился. Тебе в Москву возвращаться, к кремлевской сваре, а мне на Тоом идти, дальше в Сибирь. Одни дела делали, но с разной душой. Оттого и неустройство в Русии, что каждый в своих заботах погряз — одни думают, как бы выжить, голову от невзгод прячут, другие напротив, лезут в нахрап, спешат покорыститься, повластвовать над другими. Где уж тут об общей пользе думать, о чести и крепости государской державы? Так и проворонить ее недолго…»

— Како чувствуешь себя, Василей Фомич? — не стал долго задерживаться на Евдюшке Голицын. — Я к тому спрашиваю, что в Сургут тебя сей час не пошлешь. А клятву от Тояна Эрмашетова мы и в Тоболеске примем. Рассуди сам: ежели все по грамоте делать, время упустим. Через Сургут до Эушты на треть дальше идти, чем через Тару. Лишний крюк. А на дворе уже снеги кваситься начали. Скоро распутица ляжет. Не по- христиански сибирца по грязи назад посылать. То ли дело по Иртышу и Таре — напрямки враз добежит. Нам-то отсюда видней, чем на московской четверти дьяку Нечаю Федорову…

— Ты хотел сказать: Борису Федоровичу, государю нашему, — осторожно поправил князя Тырков. — Его словом грамота писана, а оно перемен не терпит. Как писано, так и делать надо, Андрей Васильевич.

Потемнел лицом Голицын, забегал глазами, ждет, что ему еще письменный голова сдерзит.

— А чувствую я себя сходно, — продолжал Тырков. — Готов в Сургут немедля выступить.

— И каким же это путем? Через Самаровы горы?

— Зачем? Через Туртас на Юган много прямей. Мы про это с Тояном уже говорили… Да он тут у меня, князь Томской. Можем спросить…