Станислав Десятсков - Верховники

Татьяна Борисовна холодно поправила её, что мужу ничего о том говорить не следует, а что ему надобно говорить, она сама знает. Екатерина Иоанновна согласилась, что кому, как не жене, знать, как говорить с мужем, а неосторожные любовные записочки Татьяны Борисовны поклялась вернуть сразу же после успеха общего дела.

Так началась осада фельдмаршала в его же доме.

Ночью князь Михайло долго ворочался, не мог заснуть. И наконец признался себе, что, ежели рассудить по-честному, он и караулы-то снял не из-за жены — та своей осадой лишь подтолкнула его. Решился же он отдать приказ оттого, что не было у него веры в великий прожект старшего брата Дмитрия о введении неслыханных в России свобод. Самодержавие для фельдмаршала, как человека военного, всегда было привычным стройным и твёрдым способом правления, когда всё шло по порядку — сверху вниз. Конституция же была словом неизвестным и ненадёжным.

А князь Михайло с детства привык к твёрдому военному артикулу. Ежели брат Дмитрий всю жизнь занимался делами гражданскими, водя полки только по крайней нужде, то Михайло Голицын с юности был военным. В 20 лет он был уже под Азовом, в Северную войну отличился под Добрым, командовал колонной под Лесной [82] ...в Северную войну отличился под Добрым, командовал колонной под Лесной... — 30 августа 1708 г. шведский отряд был разбит в бою под селом Доброе. Битва при деревне Лесной на реке Сож состоялась 28 сентября 1708 г. Русские войска нанесли шведам решительное поражение. Пётр I назвал это сражение «матерью Полтавской баталии». , вёл гвардию под Полтавой. И как это просто: стоять в общем ряду перед неприятелем. Тут ежели и был страх, то страх открытый, а потом, в бою, никакого страха уже не было. Когда брали Ключ-город [83] Ключ-город — Шлиссельбург (Шлиссельбург, Нотебург, Орешек). и царь Пётр, отчаявшийся в виктории, приказал отступать, то он, Михайло, в горячке боя (а он всегда был горяч и оттого даже немного заикался) оттолкнул ладьи от острова и закричал офицеру, привёзшему царский приказ: «Передай государю, что отныне я послушен только Богу!» И взял город. Тут всё было понятно, тут можно было царю перечить и на царя кричать.

А сейчас замыслы брата всех их, верховных, равняли с царём, и рождался открытый ночной страх не за себя — за семью, за род. Ведь они встали плечом к плечу с бывшими временщиками Долгорукими, которым и терять-то при новом царствовании нечего, всё равно сошлют, а им, Голицыным, за что делить судьбу временщиков?

Но, с другой стороны, как тяжело было отступиться от брата! Князь Михайло встал, напился клюквенной воды, лёг в кабинете, отдельно от жены. И наконец заснул. Сон был страшный и тревожный. Сначала он услышал шум тёмных елей и мучительно вспомнил, где же он раньше слышал этот шум? И не мог вспомнить. Потом пошла широкая деревенская улица, белая от пыли, и скрипели за спиной сёдла драгун. И здесь он сообразил, что он в разведке и ещё совсем молодой офицер. Улица казалась вымершей, дома стояли пустые. И только глухо шумели вдали тёмные ели и как часы — тюк-тюк — стучали походные котелки драгун. Он оглянулся, увидел бледные лица солдат и вдруг понял, что это мёртвые лица. Вот тот рябой убит под Лесной, этот усатый сержант пал в Финляндии, третий погиб ещё под Азовом. Все они мёртвые, безвестные петровские солдаты. Да и сам князь Михайло разве ещё жив? Но здесь он почувствовал, как мучительно ноют раны: и та, азовская, от татарской стрелы, и та, шведская, полученная под Шлиссельбургом, и понял, что жив.

Князь Михайло проснулся в холодном поту и вдруг ощутил себя таким немощным и бессильным от всех своих сомнений, каким ещё не был никогда. И наутро он не только не повёл семёновцев, но и сам не явился в решающий час во дворец. Он заболел от душевных переживаний, испытывая неведомое ему чувство слабости и бессилия, и молча слушал, как жена отвечает всем посланцам брата Дмитрия: фельдмаршал болен!

После тех памятных событий князь Михайло по протекции Остермана был назначен президентом Военной коллегии, но к должности сей так и не приступил. Вскоре у него открылись старые боевые раны, и фельдмаршал скончался в том же, 1730 году.

Татьяна Борисовна же после переворота получила от Анны звание первой статс-дамы империи и весело танцевала на балах со своим новым амантёром Рейнгольдом Левенвольде.

Вечером 23 февраля у Ивана Фёдоровича Барятинского был большой съезд званых гостей. К двухэтажному особняку на Моховой то и дело подъезжали кареты, из которых неспешно выходили, кутаясь в шубы, вельможные сановники; лихо подлетали щегольские санки. Бодро выпрыгивали из них гвардейские офицеры, одетые по полной форме, и, поддерживая шпагу, стуча каблуками, взбегали на очищенное от снега крыльцо. Под конец, в придворном экипаже, запряжённом цугом в шестёрке лошадей, явилась герцогиня Мекленбургская.

Екатерина Иоанновна, почтительно встреченная хозяином на крыльце, вступила в гостиную с отменной важностью, как полагается старшей сестре императрицы. Гудевшая, как осиный рой, толпа дворян в приёмных покоях почтительно расступилась. Екатерина Иоанновна прошла по образовавшемуся почётному коридору к преосвященному Феофану, приняла благословение, а вслед за тем своим командирским голосом спросила:

— Так что, святой отец, наши бедные ослики всё по-пустому болтают?!

— Увы! — Феофан Прокопович лукаво воздел руки... — Всё их действо день ко дню остывает!

— Когда же они станут мужчинами и выручат наконец мою бедную Анну! — Герцогиня с насмешкой оглядела собравшихся. В зале поднялся гул.

— Да мы всё можем, дай только знак! — бодро подступил к Екатерине Иоанновне Семён Салтыков, прибывший с гвардейскими офицерами. Он только что был произведён Анной в подполковники гвардии и шумно отмечал своё новое звание.

— Ступай, братец, проспись! И ты, и твои дружки! — гневно ответила Екатерина Иоанновна своему кузену. — Забыл, что вокруг Кремля и Лефортова стоят драгуны и гренадеры Михайлы Голицына. А сей фельдмаршал ещё ни одной кампании не проиграл!

Гости опять загудели. Ох уж эти армейские караулы! Ведь ежели солдат-гвардеец был свой брат — дворянин, то никто не знал, как поведёт себя солдатство армейских полков, когда его кликнут фельдмаршалы. Опять же ведомо было, что ежели гвардейцы подписывались под всеми прожектами против верховных, то армейское офицерство помалкивало, подчиняясь прямой команде Военной коллегии.

И снова в гостиной начались споры и толки.

Василий Никитич Татищев в эти тревожные ночи метался по Москве от особняка Барятинского на Моховой к особняку Черкасского на Никольской. Всюду натыкался на армейские караулы, точно Москва в осаде. Всхрапывали на морозе драгунские кони, грелись у костров гренадеры. Становилось не по себе. Как пойти против силы верховных, против правительства? Ледяным холодом веяло от жерл орудий, которыми ощетинился Кремль.