Валерий Замыслов - Ростов Великий

А почему старец не позвал, Фетинья, пожалуй, догадывалась. Как-то Фотей долго вглядывался в нее своими выцветшими глазами и вдруг, тяжко вздохнув, с грустью молвил:

— А ведь ты великая грешница, Фетинья. Тяжко тебе будет на Страшном суде ответ перед апостолами держать. Тяжко!

Фетинья вздрогнула. Старец каким-то своим шестым чувством догадался, что грех ее на самом деле велик, кой преступает одну из самых главных заповедей Христа. «Не убий!» И как токмо Фотей догадался? Прозорлив же старец!

Фетинья никогда не рассказывала отшельнику о своей прежней жизни, коя была полна всяких страстей. И всё же была она больше темная, слезная и беспросветная. А к своему великому греху она пришла не от доброй жизни. Кто ж мог ведать, что ее жестоко и грубо лишат девичьей невинности в пятнадцать лет, и на век изломают все ее последующие годы? Была она спокойной и беззаботной, радовалась лесам и дугам, в коих она с большой усладой собирала пользительные травы, а затем всё круто изменилось, и сердце ее ожесточилось, да так, что она стала способна на самое тяжкое злодейство.

Но Фетинья за собой вины не чувствовала, хотя и нарушила Божью Заповедь. Старец же был слишком строг в своем истовом служении Спасителю, так строг, что не мог одолеть себя, дабы попрощаться с грешной келейницей. Видимо в последние минуты свои он думал лишь о Господе, отходя в мир иной в покойной святости.

«Попрощаться не захотел, — с обидой подумала Фетинья, а вот не подумал, что кому-то и хоронить надо. Каково теперь?»

Правда, старец еще заранее показал на неглубокую, подготовленную могилу, кою он вырыл еще сам, неподалеку от скита, под высокой разлапистой сосной, подле последнего убежища первого отшельника Иова.

Покойного, по строго заведенного обычаю, надо было похоронить в день смерти, если он не преставился вечером.

Фетинья долго сокрушенно качала головой, не ведая, как ей одной, слабосильной старухе, перетащить домовину с Фотеем к сосне. Хоть к Арине в лесную деревушку бреди, но на это уйдет много времени. Осенний день короток. Да и в здравии ли обитатели бывшего разбойного стана? Вот незадача.

Фетинья постояла, постояла у домовины и пошла в свою келью, дабы выпить отвара из живительного корня. Она пользовалась им в те дни, когда ее начинала одолевать немощь. Отвар хорошо взбадривал, придавал силы.

Вернувшись к усопшему, она кое-как вытянула его из домовины, положила на дерюжный холст и потащила из кельи к могиле; отдышавшись, вернулась за домовиной… Позже воткнула в невысокий земельный холмик деревянный крест (также заранее изготовленный отшельником) и принялась за упокойную молитву, прося Господа принять раба Божия Фотея в царствие небесное.

Одиночество Фетинью не страшило, ибо она давно ведала: даже дуб в одиночестве засыхает, а в лесу живет целые века. Лес же для старицы, после смерти ненаглядного Борисаньки и опостылевшего для нее монастыря, со строго заведенным уставом, стал для нее единственной отрадой. Здесь она обрела полный душевный покой, коего не было ни в боярских хоромах, ни в обители, где надо было жить под чужой волей.

В скиту же она чувствовала себя вольной птицей, хотя условия жизни, особенно зимой, были суровыми. Но холода и голод ее не пугали. Весной, летом и осенью она запасалась дровами, сушняком, растительной пищей и целебными травами. В самый лютый мороз в ее сумеречной маленькой келье было сухо, тепло и духовито пахло хлебом и разным варевом. Взлелеянное руками поле бывших скитников и огородец, выпестованный Фетиньей, приносили свои плоды. Она смолоду ела мало, но этого ей было достаточно, чтобы чувствовать себя вполне здоровой. Особенно ценным подспорьем были для нее дары леса: клюква, брусника, грибы, орехи, дикие яблоки, малина, земляника, черная сморода, коринка…

«Лес не даст пропасть, — часто кланялась Фетинья своему любимому детищу. — И накормит, и напоит, и от недуга излечит».

Она не была истинной скитницей, не проводила долгие дни в постах и неустанных молитвах, хотя каждое утро и вечер просила Господа, пресвятую Богородицы и особо чтимых чудотворцев простить ее прегрешения.

Иногда Фетинья вспоминала обитателей разбойной деревушки, Арину и Любаву, и сожалело думала: «Напрасно они отказались от скита. Нельзя жить в худом месте!»

Отшельница никогда не называла ненавистную ей деревушку Нежданкой. Уж чересчур доброе имя для бывшего разбойного стана. Жаль, Илья Громовержец не спалил избы. Не спалил в тот раз, спалит в другой, но проклятому месту всё равно не быть.

Иногда, когда перед ее глазами всплывала жуткая картина ее надругательства татями [244] Тать — вор, душегуб, разбойник, убивец. под началом Рябца, Фетинье неистребимо хотелось выйти из тихой кельи и двинуться через дремучий лес к разбойному стану, дабы пустить под избы красного петуха [245] Пустить красного петуха — поджечь, спалить то или иное строение. , срубленные руками насильников. И это необоримое желание становилось всё острее и острее. Но идти зимним лесом было небезопасно. На каждом шагу ее могли подстерегать, рыскающие по дебрям в поисках добычи, свирепые волки. Да и только ли они? Мало ли в лесу всякого дикого зверья. Надо ждать лета: в эту пору зверь становится более безобидным и редко нападает на человека.

Месть преобладала над жалостью. Фетинье как-то не думалось, что после ее «красного петуха» Арина и Любава останутся нищими, беспомощными погорельцами. Новую избу им уже не срубить. Вот и слава Богу. Хочешь, не хочешь, а перед ними останется одна дорога — в скит. Здесь же она их приютит, не даст пропасть. А грех свой (он не такой уж и тяжкий, как прежний) она замолит.

Пожалуй, впервые Арина Григорьевна так крепко осерчала на свою дочь. Надо же чего сотворила! Молвила, что малость побегает на лыжах вокруг Нежданки, и в избу вернется, а сама куда-то исчезла. Еще поутру ушла, но миновал час, другой, но в избе Любава так и не появилась.

Обеспокоилась Арина Григорьевна: уж не случилось ли чего с дочкой, не приведи Господи! В Любаве своей души не чаяла, наглядеться не могла: и рукодельница по шитью отменная, и помощница в хозяйственных делах незаменимая, и сердцем ласковая. На такую дочь грех жаловаться. Божий дар!.. Милого Феденьки дар.

Как вспомнит Арина Григорьевна своего княжича, так и всплакнет, опечалится. Уж так она любила своего Феденьку! До сих пор помнит его ласковые речи и нежные руки, упоительные, сладостные часы любви. Хоть и были они редки, но никогда не выветрятся из памяти. Эх, Феденька, Феденька, и как же так приключилось, что забрал тебя Бог к себе перед самым венчанием? Как приключилось?! Был цветущим, здоровым — и вдруг преставился в одночасье. Отец его, Ярослав Всеволодович, как рассказывали, вышел к гостям, и, со слезами на глазах, принес оглушительную весть: «Федор скончался от сердечного удара». Невеста, Феодулия Черниговская, упала в обморок. А она, Аринушка, как изведала о смерти любимого, залилась горючими слезами, а затем кинулась из терема к омуту…