Валерий Замыслов - Ростов Великий

— Сволота!

— Татарский прихлебатель!

— Душегуб!

«Ишь, разлаялись, — ярился Букан. — Ране того не было, за версту обходили. А тут, будто всех прорвало. С чего бы это вдруг?.. Нет, что-то неладное творится в городе. И дружина какая-то пришла неведомая, и чернь поганые рты раззявила. Надо Туфану доложить».

Но баскак на слова Букана беззаботно махнул рукой:

— Зря ты всего опасаешься, откупщик. О дружине меня еще вчера князь Борис известил. То на самом деле воины, подвластные Невскому. А пришли они из Мурома. День, другой отдохнут — и отправятся к великому хану Берке. Чернь же всегда была нами недовольна. Даже шелудивая собака скулит, когда от нее забирают кости.

Туфан был в веселом расположении духа. Перед приходом Букана, он потягивал из серебряной чаши кумыс и довольно думал: «Подручный Менгу, хан Китата убрался из Владимира. То добрый знак. Хватит ему удалять из русских княжеств баскаков хана Берке. Китата подбирался уже и к нему, Туфану, но единственное, что его, пожалуй, сдерживало — справная дань, собираемая с Ростовского удела. Никто столько не выколачивал с ростовцев, как баскак и его откупщики под началом Агея Букана. Но как бы там не было, но Туфан всегда ходил с подспудной мыслью: он может лишиться доходного места в любой момент. И эта назойливая мысль отнимала от него всяческую радость. И вот она, наконец-то, появилась. Китата уехал на выручку Хулагу. Но Аллах справедлив. Он не позволит свергнуть с трона Золотой Орды знаменитого полководца, брата великого покорителя Руси Батыя — хана Берке. Тот свернет шею и Хулагу и его приверженцу Китате. Верховным баскаком Руси будет назначен человек Берке. И как знать, судьба может и вовсе повернуться счастливой стороной к Туфану, который когда-то был одним из самых бесстрашных мурз хана Батыя, разивших урусов по всей Ростово-Суздальской Руси, в том числе и на реке Сить. А вдруг Берке назначит одного из лучших сборщиков дани верховным баскаком?»

Ублаготворенным сидел в своем войлочном шатре мурза Туфан. Но его приподнятое настроение разом померкло, когда на другой день он вдруг услышал внезапные набатные звоны, которые, как он уже догадался, созывают весь ростовский народ на вече.

— Что такое? — закричал он, вскакивая с мягких подушек. — Почему ударили в набат?

Мощно гудело, бушевало, исходило яростными кличами людское море. На деревянном помосте, возведенном подле Успенского собора, говорили дерзкие, разгневанные, антиордынские речи простолюдины. Каждый звал разделаться с лютыми татарами и бесерменами, и после каждого призыва ростовцы неистово отзывались воинственными кличами. Затем (как это принято) после речей посадского люда на помост поднялся Борис Василькович. На князе синее корзно с алым подбоем, застегнутом на правом плече красною пряжкой с золотыми отводами. Под корзном виднеется серебристая чешуйчатая кольчуга; к широкому кожаному поясу пристегнут тяжелый, двуручный булатный меч в злаченых ножнах. (Знаменитый богатырский меч отца). Вид рослого, крутоплечего князя суров и решителен. Он весь нацелен на битву с ордынцами. Его смелая увесистая речь обличительна и зажигательна.

Неподалеку от помоста стоял могутный Лазутка Скитник со своими дюжими сыновьями. Все четверо облачены в ратные доспехи, у всех возбужденные лица. Лазутка смотрел на князя и довольно думал:

«А князь-то Борис Василькович — вылитый батюшка. То и добро. За таким князем народ до конца пойдет».

Никитка, Егорка и «последненький» Васютка, почитай, всё свое отрочество прожившие в дремучих лесах и никогда не видавшие города, во все глаза разглядывали великолепный белокаменный княжеский дворец, невиданной красоты соборный храм и нарядные боярские терема. Всё для молодых парней было в диковинку, как и это грозное вече с оглушительным набатным звоном.

Мать, Олеся Васильевна, провожая детей, всплакнула:

— Вы уж там, чада ненаглядные, усторожливы будьте. С нехристями тяжко биться. Держитесь отца. Он не единожды в сечах бывал. Да и ты, супруг любый, за детьми приглядывай.

Всех обняла, перекрестила иконой, а затем, смотря на Лазутку печальными глазами, молвила:

— Хоть бы Васютку мне оставил. Не хлеб молотить собрались.

— Да ты не переживай, мать. Васютка — не малое дите. Пора и ему воином стать. Не так ли, Василий Демьяныч?

Тесть озабоченно крякал в седую бороду. В душе волновался, но виду не показывал.

— Я и сам в рать просился, да воевода Неждан Иваныч не взял. Ты, баял, хоть и крепкий старик, но все ж восьмой десяток добиваешь… А внучку моему — и впрямь, самая пора. Ты уж, дочка, шибко-то не горюй. Чует мое сердце: живы вернутся наши добры молодцы.

Ни Лазутка, ни «добры молодцы» не видели, как после их ухода Василий Демьяныч смахнул со щеки горючую слезу…

Еще не успел Борис Василькович завершить свою речь, как по многолюдной толпе понеслись взбудораженные голоса:

— Сама матушка княгиня!.. Княгиня Мария с иконой к помосту идет.

Борис Василькович заметил мать и отчаянно вздохнул. Ну, зачем же, зачем же, матушка?! Не тебя ли битый час уговаривали, дабы ты не показывалась на вече. Никак нельзя, чтобы татары изведали о твоем содействию восстанию. Ты еще зело понадобишься всей Ростово-Суздальской земле. Кажись, уговорили. И вот — на тебе! Все-таки не удержалась и теперь всходит на вечевой помост. Всходит сама вдохновительница!

Мария Михайловна поясно поклонилась народу на все четыре стороны, поклонилась на крытые осиновой плашкой купола собора и обратилась к примолкнувшему многолюдью:

— Дорогие мои ростовцы! Вы многое уже за меня сказали. Я не буду повторять ваших дерзновенных слов. Скажу лишь одно. Сегодня ростовское вече, впервые за все минувшие века, поднимет на борьбу с жестокими угнетателями не только свое княжество, но и всю Ростово-Суздальскую Русь. Во все удельные города помчали спешные гонцы. Гнев народа настолько велик, что Русь уже не может жить под ордынским ярмом. Убеждена, что Ростов Великий, а затем и другие города выдворят татар, сбросят ненавистное бремя и обретут долгожданную волю!

Мария Михайловна подняла вверх икону Богоматери и торжественно, истово завершила свои слова:

— Я, княгиня Мария Ростовская, благословляю вас на ратный подвиг. Да сохранит вас Бог и пресвятая Богородица!

И вече мощно грянуло:

— Слава княгине Марии! Слава!

— Мы побьем треклятых ордынцев!

Пока шло вече, все откупщики, перепуганные сполохом, упрятались, в остроге мурзы Туфана. Только здесь они надеялись найти защиту.

Баскак, презрительно поглядывая на бесерменов, с издевкой произнес:

Трусливые шакалы! Вы только и умеете набивать добром урусов свои несметные мешки.