Валерий Замыслов - Ростов Великий

Каково же было удивление Петрухи, когда он увидел в избе девушку. Пришлось Лазутке всё рассказать, после чего Бортник простодушно молвил:

— Живите, места хватит. Опасаться некого. Сюда, окромя медведей, никто не заглядывает. Да и мне с вами повадней будет.

— Спасибо тебе, добрый человек, — поклонилась в пояс Олеся.

Разнолик сентябрьский денек. То вдруг небо затянется тучами и дождь заморосит, а, глядишь, через час вновь солнце покажется и сразу вся природа оживет, повеселеет. Вот и сейчас солнце проглянуло через косматые вершины сосен.

Вечером, сидя за небогатым столом, Петруха спросил:

— Возок-то надежно ли упрятал, Лазутка? Не дай Бог кто наткнется и заподозрит неладное.

— Не тревожься, Петруха. Возок я в трущобе упрятал… Давно бортничаешь?

— Да, почитай, лет пятнадцать, как отец помер. Он-то много лет на князя мед добывал, а я в Угожах проживал.

— За сошенькой ходил?

— Да нет… в дьячках при храме. Поглянулся батюшке, тот меня в дьячки и рукоположил, а как отец мой Авдей помер, князь Константин мне бортничать указал.

— В дьячках, говоришь? — раздумчиво произнес Лазутка. — А справа дьяческая сохранилась?

— Да здесь, — кивнул на лубяной короб Петруха. — И подрясник, и клобук, и медный крест. Лежат — хлеба не просят.

— Добро! — еще больше оживился Лазутка и глянул на Олесю.

Девушка находилась словно во сне. Возбуждение от побега схлынуло, казалось, все страхи позади, надо успокоиться и всё внимание переключить на Лазутку, любимого человека, ради коего она и сбежала из отчего дома. Но на душе её было далеко не празднично. Она совершила смертный грех, покинув мать и отца, и выйдя из их послушания. Такого, кажись, еще не было в Ростове Великом. Что скажут соседи и все люди, знавшие отца? Любимая, ни в чем не нуждавшаяся дочь, убежала из доброго, благочестивого дома, о коем ведал сам князь Василько Константинович, и прыгнула в возок ямщика. Срам-то какой тятеньке, кой был без ума от своей ненаглядной дочери. Ужас! Что ж ты натворила, Олеся?! Ни отец, ни мать, ни Бог тебя никогда не простят. Никогда! Но с таким грехом жить нельзя. Надо… надо сказать Лазутке, чтобы он отвез её назад в Ростов, в отчий дом, к матушке и тятеньке. Тятенька! Твердый на слово тятенька. Если уж он ударил по рукам с купцом Якуриным, то назад своё слово купеческое не возьмет. Он непременно выдаст ее за рябого Власа, с коим без любви придется прожить всю жизнь. С постылым человеком!.. Нет, уж лучше головой в омут… Господи, что же делать, что делать?

Сумеречно стало на душе Олеси, пока не встретилась с глазами Лазутки — всё понимающими, ласковыми, излучающими любовь.

— Не кручинься, лебедушка. Печаль твоя скоро минует. Придет к тебе радость, поверь слову моему.

— Добро бы так, любый. Пока же неспокойно мне.

— Верю, Олеся, но всё уладится. А сейчас пора тебе отдохнуть. Будем почивать. Утро вечера мудренее.

— Хорошо, любый мой… Но токмо не тревожь меня.

— Не буду, лебедушка. Всему свой срок.

Несколько дней Олеся приходила в себя, а затем как-то подошла к бортнику и спросила:

— Где веник лежит, Петр Авдеич? Надо бы в избе прибраться.

Петруха (по отчеству его сроду не величали, да и не принято на Руси простолюдинов отчеством наделять) довольно улыбнулся и принес из сеней веник.

— Ты уж прости, Олеся Васильевна, подзапустил я свои хоромы, хе-хе. Не зря говорят: без хозяйки — дом сирота. Уж так получилось, но я всю жизнь бобылем… А может, я сам подмету, доченька?

— Не мужское дело с веником ходить.

И закипела работа! Всё-то Олеся вымела, выскребла, посуду горячей водой вымыла, а затем принялась за баню-мыленку.

Петруха удвленно ахал:

— Вот те и купецка дочь! Глянь, какую чистоту навела. Сразу видно — не лежебока.

— Добрая будет хозяюшка, — не нарадовался Скитник. Одно смущало: Олеся совсем еше юная девушка, только-только шестнадцать лет миновало, он же на десять годков старше. Да и пойдет ли она еще замуж? Девичье сердце изменчиво… Но и в полюбовницы он её не возьмет, лучше отпустит домой с миром. Ему нужна верная жена, а не наложница.

Скитник не торопил события. Вот уже неделю живут они с Олесей в избе Бортника, но ни разу больше Лазутка свою лебедушку не поцеловал, не улещал жаркими словами. Пусть Олеся привыкнет, поразмышляет над своей судьбой. Он, Лазутка, ни в чем принуждать её не будет.

Пока же Скитник, не привыкший к безделью, срубил для Гнедка пристрой, ибо Покров на носу, а затем смастерил пару силков, рогатину и два самострела.

— Не за горами зима, Авдеич. Буду зверя добывать, птицу и белку бить. В голоде сидеть не будем.

— Добыча не помешает, но будь осторожен. Тут окрест и медведи и вепри, и рыси водятся. Зри в оба, детинушка.

Как-то Лазутка ушел на промысел с утра, но к вечеру не вернулся. Олеся забеспокоилась:

— Никак, беда приключилась, Петр Авдеич.

— Едва ли, — успокоил Бортник. — Лазутка твой — мужик ловкий, скоро вернется.

Но Скитник не вернулся и утром. Олеся вся в слезах упала на колени перед образом Спаса, взмолилась:

— Господи! Спаси, сохрани и помилуй раба твоего Лазутку. Спаси моего любого!..

Скитник, прихрамывая, в изодранном кафтане, появился в избе лишь после полудня. Олеся кинулась ему на шею.

— Жив! Любый ты мой, жив!

Петруха протяжно крякнул, а Олеся неистово целовала Лазуткино лицо, вся светясь от радости.

— Где ж пропадал, любый мой? Вижу, поранился. Садись борзей на лавку, надо перевязать тебя.

Скитник поведал:

— Силки ставил. Вспять пошел и сам в ловушку угодил. Бац — и в яме сохатого.

— Да куда ж тебя занесло? — ахнул Петруха. — Почитай, отсель верст пятнадцать. Ту ловушку я еще по весне сработал. Забыл тебя упредить: как увидишь посохшую ель с тремя зарубинами — обочь её западня. Кто ж мог подумать, что ты в такую даль пустишься. Легко еще отделался, о край бухнулся, а кабы осередь — поминай как звали.

Петруха осмотрел Лазуткину ногу и перекрестился:

— Слава Богу, острие кола лишь мякоть пронзило. В рубашке родился, детинушка… Заживет, у меня пользительная мазь имеется. Недельку похромаешь, а дальше хоть в пляс на свадебку.

Всю неделю Олеся неотлучно находилась подле Лазутки. Лучистые глаза её были сердобольны и… счастливы. Обовьет ночью горячей рукой за шею, спросит:

— Полегче ли тебе, любый?

— Полегче, Олеся. Спасибо тебе, родная… Добрая ты, ласковая… Вот такую бы мне в жены.

— Так возьми, любый!

— А не пожалеешь? Коль возьму, так на всю жизнь.

— Не пожалею. Буду верна тебе до конца.

Лазутка поцеловал Олесю страстным, пьянящим поцелуем.

Утром Скитник обратился к Бортнику:

— Слышь, Авдеич, а обряд венчания ты не забыл?