Валерий Замыслов - Углич. Роман-хроника

- Как звать твою служанку? - наклонившись к Афанасию, спросил Иван Васильевич.

- Прости, великий государь. То - моя племянница Мария, дочь окольничего Федора.

- Добра, добра, - пощипывая поседевший ус, многозначительно протянул Иван Васильевич.

Афанасий Федорович скромно промолчал, но сердце его охватило ликование. Кажется, получилось! Ишь, каким зорким взглядом проводил царь Марию до самых дверей. Отныне он вряд ли ее забудет. Дело, почитай, сделано… А Борис-то Годунов как в лице изменился. Он-то быстрее других скумекал, что означают слова великого государя.

Любимцу царя явно не по нутру пришлись неожиданные «смотрины» Марии Нагой. Она для него - значительная соперница. Не дай Бог, если Иван Грозный выберет ее в жены. Тогда Нагие заполонят весь дворец и оттеснят от трона его, Бориса Годунова. А то, что это может произойти, Борис Федорович догадался по оживившемуся лицу царя и его внезапно теплым словам, высказанным в честь хозяина терема:

Иван Васильевич поднялся и, подняв кубок, громко молвил:

- Желаю испить за боярина нашего Афанасия Нагого, и пожелать ему доброго здравия. Да пусть процветают дела его неустанные во благо царства Московского!

Все гости встали и осушили кубки за хозяина дома. После выпитой мальвазеи государь еще больше развеселился, и пошел пир на весь мир!

Глаза же Бориса Годунова оставались холодными и трезвыми. Начальник «Двора» становился его смертельным врагом. Но он должен смести Нагого со своего пути.

Г л а в а 5

БОРИС ГОДУНОВ

Летели сани.

Маленький чернокудрый Бориска, ухватившись за кузов, звонко смеялся.

- Добро, Исайка. Гони!

Мимо мелькали ели да сосны, приземистые заснеженные избы, раскиданные по увалу.

Солнце, заиндевелый лес, звон бубенцов, ярый бег коней!

- Борзей гони, Исайка! Борзей!

Верхом - молодой дюжий мужик в бараньем полушубке; оглянулся на барчука, задорно крикнул:

- Гоню!

Гикнул, взмахнул кнутом - стрелой помчали кони. Дорога широкая, укатанная, спорая.

Весело, славно Бориске. Легкий, нарядный возок будто по воздуху летел в серебре сугробов.

- Гони-и-и!

Блестели глаза, алели щеки, вились смоляные кудри из-под куньей шапки. Э-эх, как мчат сани! Знатно гонит Исайка. Еще вечор упредил тиуна 22:

- Кататься хочу. Пусть Исайка мне послужит.

- Воля твоя, барин, но как бы батюшка Федор Иваныч не осерчал?

- Батюшка в Костроме. Зови Исайку! - притопнул ногой отрок.

Поутру запрягли тройку, сходили за Исаем. Тот, большой и костистый, пришел на дворянский двор, глянул на молодых резвых коней, спросил:

- Не забоишься, барин?

Бориска горделиво плечом повел.

- Не забоюсь. Вези, Исайка. Гони!

И погнали.

Дух захватывает.

Ветер бьет в лицо, пожигает ядреным морозцем; заливисто тренькают колокольчики, вздымаются конские гривы.

Любо Бориске!

Да и молодому Исайке любо. Век бы ездил на такой тройке. Летят кони, земли не чуют. Застоялись в конюшне, вот и ошалели. Э-эх, проворы!

Дорога поузилась, вступая в частый ельник. Исайка приподнялся в седле. Кто это сустречь?.. Эхма, лесной архимандрит 23перебегает дорогу-зимницу. Да вон уж близко!

Всхрапнули кони, вздыбились. Ездок удержался, а Бориску кинуло в ельник. Мужик кубарем свалился с коня - и к отроку.

- Зашибся, барин?

- Пусти, пусти, Исайка! - зло закричал Бориска. - Худой ты возница.

- Ты уж не серчай, барин, - сокрушался мужик, усаживая мальца в сани. - Кто ж такое мог ведать? Кони медведя испужались.

- Кой медведь? Не зрел медведя. Лжешь, Исайка. Вези в хоромы!

- Не лгу, барин. Вот те крест!

Губы Бориски тряслись, глаза негодовали. Что теперь дворня скажет? Вывалился! Усмеются, подлые. Срам! А всё - Исайка.

- Худой ты возница, худой!

* * *

Федор Иванович Годунов прибыл в родовую отчину пополудни. Вылез из возка смурый: намедни поругался с братом. Дмитрий отсоветовал ехать к костромскому воеводе.

- Не унижай себя. Поглумится над тобой воевода, а делу не поможет. Не вернуть мужиков.

На Масляной неделе трое крестьян бежали к Шуйскому. Изведал о том Федор Иванович доподлинно и к воеводе, было, снарядился, дабы тот сыск учинил. Но брат Дмитрий рукой махнул.

- Пустое, Федор. Воевода наш у Шуйского в дружках ходит. Не станет он мужиков сыскивать.

- Да как сие можно?! Вотчиной-то собча владеем. Нас зорят, а тебя то не заботит.

- Заботит, Федор, но с Шуйскими нам не тягаться.

- Да хоть бы пожилое 24вернули. Чай, мы им и на двор, и на лошаденку давали. То же деньги!

- И денег не вернуть, Федор.

- Верну! - кипятился Федор Иванович. - Царю отпишу. Царь взыщет, найдет управу.

Всю дорогу до вотчины, на чем свет костерил князей Шуйских, да и братцу выдавал изрядно:

«Тихоня, книжник! Как вотчиной управлять да за род постоять - дела нет. А как оброк с мужика тянуть - пополам. Тут уж своё возьмет, до полушки выколотит».

Был Федор Иванович низкоросл, чернокудр и кривоглаз; всегда торопок и непоседлив, кичлив и заносчив. О себе в воеводской избе похвалялся:

- Род наш не из последних. Прадед мой, Иван Годун, при великом князе служил. В роду же нашем - Сабуровы да Вельяминовы. Всей Руси ведомы. И Годуны и сродники мои в боярах сидели.

А костромские бояре хихикали:

- Энто, какие Годуны? Те, что ныне тараканьей вотчинкой кормятся? Было, да былью поросло. Годунам ныне ни чинов, ни воеводства. Тебе ль перед нами чваниться, Федька Кривой.

Федор вскакивал с лавки, лез в свару. Обидно! И за оскудение рода, и за прозвище.

Дмитрий охолаживал:

- Остынь, Федор. Чего уж теперь? Кулаками боярам не докажешь, сиди смирно.

Но Федор мало внимал словам брата: стоило ему появиться в Воеводской избе - и новая заваруха. Дерзил, гремел посохом.

А бояре хихикали…

Влетел в покои злой и негодующий, тотчас позвал тиуна.

- Всё ли по-доброму, Егорий? Мужики не воруют?

- Покуда Бог милостив, батюшка. Беглых нет, поутру все были.

- С издельем 25ли?

- С издельем, батюшка. Одни - коробья да лапти плетут, други - навоз возят. Тут пока урядливо, да вот в хоромах не всё ладно.

- Холопи задурили? - повысил голос Федор Иванович.