Валерий Замыслов - Углич. Роман-хроника

- А меня лекарь-немчин всё порошками пичкает, но проку мало.

- Народишко, боярин, иноземных порошков не ведает, лечится просто и живет лет до ста, - затейливо вывернул Юшка.

- Пожалуй, ты и прав, милейший. Мы всё на Европы оглядываемся, а то, что под носом - и видеть не хотим.

Окольничий (на редкость) оказался не чванлив и разговорчив, и это понравилось Юшке. Перед сном он принес Нилу Силантьевичу скляницу настоя из целебных трав и деревянную чарку с наперсток.

- Надо пить по сей чарке три раза на день, боярин.

Окольничий, ведая, что порой творится в ямских избах, глянул на одного из холопов.

- Опрастай, Митька.

Митька (видимо, был ближним холопом) выпил, а окольничий, всё так же потихоньку охая, лег на спальную лавку, покрытую тюфяком.

- С утра начну пить твое зелье, ямщик.

- Как тебе будет угодно, боярин. Но токмо напрасно моего настоя чураешься, - с долей обиды произнес Юшка.

- Не чураюсь, ямщик. Все добрые дела начинаются с утра.

- С утра? Аль обождать решил, боярин?

- Порастрясло меня в возке-то. Дороги-то наши - не скатерть самобраная, ухабы да колдобины. А в грудях прытко ломит. Поотлежаться надо бы денька два.

- Почивай с Богом, боярин.

Юшка поклонился окольничему и пошел на конюшню задавать лошадям овса. С усмешкой подумал:

«Живуча боярская подозрительность. Испокон веку первую чарку выпивает холоп. Все отравного зелья побаиваются. Но он, Юшка, не дурак, чтобы подавать зелье при холопах. Настой-то и в самом деле пользительный».

Юшка в пользительных травах не разбирался, но когда в его голове созрела мысль о заезжем, недужном путнике, ему невольно пришлось о них подумать. Разобраться в целебных травах помог ему один из торговых людей, остановившийся в ямской избе.

- Ты покажи их мне, ради Христа. Меня, бывает, разные хвори одолевают. Я тебе хорошо заплачу.

- Ради святого дела денег не берут. Ныне самая цветень. Пройдемся-ка по лугам, подборьям 128да по лесу. В экую пору самое время травки собирать…

Насобирал и насушил всякой травки Юшка, приготовил настоя и настойки от всяких недугов, отнес их в погребок, дабы не испортились, и ждал подходящего случая. Дождался-таки, как на блюдце преподнесли. Боярин плох, с первого взгляда видно. Теперь же - расположить к себе, а затем «подсобить», отправить его на тот свет. Но делать надо всё умненько да хитренько, дабы комар носу не подточил.

На другое утро, спросив, здоров ли Митька, окольничий принялся за леченье.

- Горька, боярин? А ты водицей на меду запей, одно другому не повредит.

Митьке же Юшка с глазу на глаз сердобольно сказал:

- Я хоть и не лекарь, но боярин твой долго не протянет.

- Чего ж ты тогда за исцеление его взялся?

- Жаль мне боярина. Хворь его по всему застарелая.

- Да уж, почитай, года три грудной жабой мается.

- Вот и я о том. Травки мои хоть на какое-то время жизнь боярина облегчат. Токмо хочу упредить тебя, Митрий. Не сказывай о нашем разговоре Нилу Силантьевичу, иначе совсем сникнет.

- Чай, сам понимаю.

- Вот и добро. А я уж постараюсь оттянуть кончину боярина.

Юшка соврал холопу. Боярин хоть и страдает грудной жабой, но он может протянуть еще несколько лет, поелику жизнь каждого человека определяет Всевышний. Но ныне Юшка своего случая не упустит.

Вернувшись к Нилу Силантьевичу, он застал его в добром расположение духа.

- Отпустило, ямщик. Кажись, и впрямь твой настой зело пользителен, будто живой воды испил.

- Рад за тебя, боярин. Кабы пожил у меня недельку, совсем бы про недуг забыл.

- Недельку? Хотелось бы, да дела в Угличе ждут.

Окольничий Тулупов был послан в Углич Борисом Годуновым.

- Битяговский шлет мне разные грамоты, но всего в них не скажешь. Потолкуй, Нил Силантьевич, с дьяком. Изведай всё до мельчайших подробностей - и вспять.

«И дел-то», - подумал Тулупов. Норовил сказать о своем недуге (лекарь-немчин просил о всяких дорогах напрочь забыть), но промолчал. Откажешься - Годунов Бог весть что подумает. Охладеет, от царева двора отлучит, а то и в Дикое Поле 129сошлет воеводишкой на Засечную черту 130. Так и снарядился в дальнюю дорогу недужным. Уж подумывал, что не добраться живым до Углича, да тут ямщик с целительными настоями подвернулся. Добрый, знать, мужик.

- Дела можно и отложить, боярин. Здоровье всему голова. Подлечишься - и дале поезжай.

- Ох, не ведаю, как и быть, Юшка. Дело не комар, от него не отмахнешься. Ну да погляжу денек, другой… Ты как в ямщики-то угодил?

- От нищеты, боярин. Жил ране в убогой деревушке. Семья была - шестеро мальцов-огальцов. Голодовали шибко. Трое ребятишек примерли, остальных вкупе с женой моровая язва прибрала. Горькой сиротой остался. Норовил в люди выбиться, но из дуги оглобли не сделаешь. А тут прослышал я, что царь-государь кличет охочих людей в ямщики. Но я человек подневольный, пожилое 131господину своему задолжал. Как уйдешь? В бега? Но я привык по правде жить. Беглый человек - тот же воровской человек.

- Истинно, Юшка. Ну и как же тебе удалось из кабалы выбиться?

- Пришел на двор своего господина и честно сказал: «Денег у меня нет, высеки меня батогами, а потом на волю отпусти». Барин вначале посмеялся, а затем молвил: «Легко хочешь от кабалы уйти, Юшка. У мужика кожа дубленная, от батогов оклемается. Высеку я тебя, потом с моим медведем подерись».

-Жесток же твой барин. Экая на тебя беда навалилась, - с осуждающим сочувствием покачал головой окольничий.

- Жесток, но куда денешься? Беда не дуда: поиграв, не кинешь. Вот и пришлось мне согласиться. Крепко высекли меня холопы барские, водой отливали. Два дня на соломе в подклете отлеживался, одним квасом да ломтем хлеба потчевали.

- Жесток! - вновь покачал головой Нил Силантьевич.

- На третий день встал. Пришел барин, и ковш хмельного меду поднес. «Выпей, - сказывает, - и на косолапого». Повели меня холопы в клеть, рогатину в руку сунули, и дверь за собой замкнули. Клеть фонарем освещается, а верх закрыт решеткой дубовой. Встал на нее барин и сказывает: «Прости, Михайла Потапыч, давно тебя не кормил, зато ныне сыт будешь. Разорви на части этого смерда!».

Нил Силантьевич схватился за сердце.

- Экие страсти, Юшка! Да как же ты, мил человек, живу остался?

- Никак Бог помог, да злость невиданная. Медведь поднялся на задние лапы и со страшным ревом на меня ринулся, а я собрал все силы - и рогатиной зверю в брюхо. Глубоко вонзил. Медведь поначалу на мне повис, плечи ободрал, а затем рухнул.