Валерий Замыслов - Углич. Роман-хроника

Надумал посоветоваться с дядей Дмитрием Ивановичем, кой долгие годы пребывал не только Постельничим государя, но и ведал Сыскным приказом.

Подумав, дядя посоветовал племяннику послать в Углич дьяка Поместного приказа Михайлу Битяговского.

- Этот не подведет. Он тот человек, кой нам и нужен. Михайла не только будет неустанно следить за Нагими, но и выполнит любой приказ.

- Любой? - переспросил Годунов.

Дмитрий Иванович хорошо ведал, что означал вопрос племянника и ответил на него утвердительно:

- Любой. Выждет удобный час и выполнит.

Борис Иванович дважды перечитал письмо Битяговского и надолго задумался. Где может пропадать князь Нагой? На охоте? Но ни в одном селе Михайлу никто не видел. Выходит, он выехал за пределы удела. Но куда? В какой-нибудь соседний удел? Но это ему запрещено, да и что в чужом уделе Михайле делать? Местные воеводы тотчас доложат в Москву о пребывании опального князя в его городе… Куда же ездит Нагой? Не в Москву же? Но для этого надо быть совсем сумасшедшим. Еще ни один опальный боярин или князь не приходил по доброй воле в стольный град. Он сразу же был бы схвачен и кинут в застенок. Нет, Нагой в Москву не прибудет, он отлично ведает, что его здесь ждет. Лишь самый отчаянный человек, с какой-нибудь безрассудной, навязчивой и неотложной мыслью может наведаться в Москву.

И вдруг Годунова осенило. Именно таков Михайла Нагой: горячий, отчаянный, с дерзкой, чудовищной целью. Цель же у него одна - убить его, Бориса Годунова. Он может явиться в другой личине и исполнить свой зловещий план. Только смерть шурина царя Федора открывает путь царевичу Дмитрию на престол. Федор долго не протянет.

Годунова (он никогда не был храбрым человеком) охватил ужас. Нагой в Москве, в Москве! Его надо немешкотно разыскать. Он должен быть уничтожен. Сегодня же он, Годунов, вновь переговорит с дядей, а тот перетряхнет всю Москву, дабы изловить лиходея.

Врагам не будет пощады. Он, Борис Годунов, расправился даже с самым именитым князем Мстиславским, в чьих хоромах замышлялся гнусный заговор. Не выгорело, Иван Федорович! Не помогли тебе и торговые люди под началом Федора Нагая. Федька, а с ним еще шесть человек были казнены в Москве. «На Пожаре (Красной площади), перед торговыми рядами, главы им отсекоша».

Расправился Годунов и с другими заговорщиками. Вначале схватили князей Шуйских и кинули их в узилища 126, а с ними дворян Татевых, Колычевых и многих других.

Иван Петрович Шуйский был сослан в свое имение, а потом на Белоозеро и там удавлен. Сын Андрей Иванович - отправлен в Каргополь и также удавлен. Другие, менее значительные крамольники, были сосланы по дальним городам и посажены в темницы «на вечное жительство».

Митрополит Дионисий и Крутицкий архиепископ, видя такое изгнание бояр и многие убийства, принялись обличать Годунова и говорить царю Федору о его неправдах. За это обличители лишились своих санов и были сосланы в заточение в новгородские монастыри, где и скончались.

Годунов на некоторое время успокоился, но тут он вспомнил о сыновьях отравленного Никиты Романова - Федора Никитича с братьями. С ними на первое время надо было поступить умеючи, поелику, это был род очень грозный для всякого соискателя царского трона, именно по своему родству с самим царем Федором. (Оставшиеся Романовы доводились государю двоюродными братьями).

Борис вначале умиротворял их теми же способами, как и Мстиславского: ублажал, держал их в любви и даже клятву дал, что «будут они братья ему и помогатели царствию», а впоследствии рассеял их точно так же, как рассеял и разметал бояр Шуйских.

Годуновское время, в сущности, было продолжением царствования Ивана Грозного. Настало прямое и сильное правление Бориса под именем убогого царя Федора Ивановича. Борис шел к своей цели очень твердыми и глубоко обдуманными шагами. Вероятно, эту цель он наметил еще при жизни Ивана Четвертого. «Он с малолетства безотступно находился при царских пресветлых очах грозного царя и потому навык от премудрого царского разума государственным, царственным чинам и царскому достоянию».

Грамоты свидетельствуют, что Иван Грозный взял в свои царские палаты Бориса и его сестру Ирину малолетними, и питал их от своего царского стола, причем Ирину назначил в невесты сыну Федору.

После кончины Ивана Грозного, Годунов в два-три года расчистил поле для своего владычества, усмирил духовную власть в лице митрополита Дионисия, осилил первостепенное боярство и укротил московских купцов.

Но если во дворце страхом и лестью легко было водворить молчание и послушание, зато для полного усмирения и привлечения на свою сторону посада, Годунову требовались всё новые и новые воздействия. Но среди черни широко загулял еще один слух:

- Бориска - изувер и вор! Он от Боярской думы и народа царское завещание упрятал!

* * *

Летом бояре, по издревле заведенному порядку, отъезжали в свои вотчины: надо осмотреть поля, приглядеть за мужиками, дотошно расспросить старост и тиуна, наказать нерадивых, оглядеть рыбные ловы и сенокосные угодья, изведать, как идут дела у бортников, собиравших мед, не забыть проверить мосты через речушки, не сгнили ли, не требуют ли подновы… Уйма всяких дел!

Когда бояре разъезжались по вотчинам, на душе Бориса Годунова становилось спокойней: чем дальше недруги от Москвы, тем тише становилась жизнь в стольном граде.

Михайла Нагой, Борис Лыков, Василий Шуйский и некоторые другие, оставшиеся в живых сыновья опальных бояр, договорились встретиться в имении Петра Никитича Шереметьева. И день выбрали удачный - на святых апостолов Петра и Павла.

Пропустив по первой чарке за первоверховных апостолов, Петр Никитич приказал слугам удалиться.

- За них я ручаюсь. Верны и надежны. За вторую чару примемся тогда, когда обговорим наше дело, ибо хмельная голова рассудка не имеет. Не дивитесь, что Михайла Федорович Нагой явился ко мне в таком убогом облачении. Думаю, причину пояснять не надобно. А теперь прошу, бояре, высказать свои задумки.

Все глянули на Василия Шуйского. Ныне он, после убийства знаменитейшего отца, первенствовал среди боярства. Но Василий Иванович, подслеповатый, неказистый видом, хитрый и осторожный, нарушил обычай:

- Допрежь хочу других послушать.

Каждый выдвинул своё предложение, но почти все они были отвергнуты благоразумным Петром Шереметьевым. Остановились на двух, на что Василий Шуйский утвердительно кивнул головой: