Валерий Замыслов - Углич. Роман-хроника

- Чего прикажешь, князь?

- Кличь Тимоху!

Когда Бабай вошел, Нагой повелел:

- Разыщи городового приказчика. И чтоб шел ко мне немешкотно!

По жарким, возбужденным глазам князя Тимоха сразу понял: к девке потянуло. Да и как не потянуть, коль, почитай, четыре месяца не ведал женской утехи. Зело изголодался князь!

Русина Ракова отыскал в кабацкой избе у целовальника. Приказчик тыкал длинным перстом в замусоленную книжицу, облаченную кожаным переплетом с медными застежками, и осерчало говорил:

- Тебе отпущено было тридцать ведер водки и сорок ведер браги. Цифирь зришь? Зришь. А что в калите от питухов оказалось? Разве такая должна цифирь? Воруешь государеву казну, Епишка. Нещадно воруешь!

- Побойся Бога, Русин Егорыч. Я еще не всю цифирь в книжицу внес. Запамятовал с этими бражниками. Ишь, как галдят.

- Вот лжет, что сани трещат.

- Истинный крест - память отшибло, - окстился Епишка.

- А коль память отшибло - из целовальников прогоню! Я те не позволю в цареву казну грязную лапу запускать. Не позволю, Епишка!

И тут приказчика дернул за рукав кафтана Тимоха.

- Здорово жили, Русин Егорыч. Всё воюешь?

- Здорово, Тимоха. Да таким клятвоотступникам руки надо отсекать. Ты глянь в книжицу.

- Недосуг, Русин Егорыч. Князь Михайла Федорович тебя немешкотно к себе кличет.

- Выходит, охотой натешился? Сейчас я за отчетными книгами в приказ сбегаю.

- Потом с книгами, Русин Егорыч. Приказано тотчас прибыть.

Погрозив кулаком целовальнику, Русин Егорыч поспешил за Тимохой.

Нагого, хоть его и интересовало состояние дел в Угличе, пребывал в таком состоянии, что без всяких предисловий сразу же спросил о Полинке:

- Как там моя златошвейка? Всё ли слава Богу?

- В полном здравии, князь. Как и договаривались.

- Добро, Русин. Сегодня в твоем доме буду ночевать, но Полинки - ни слова. Приведешь ее, когда все сенные девки станут почивать.

- Как прикажешь, князь… Стол собирать?

- Обойдусь без снеди. А о делах утром потолкуем.

Полинка была в полудреме, когда ее тронул за плечо приказчик.

- Поднимайся, и пройдем в мои покои, - тихонько молвил Русин Егорыч.

- Что-нибудь случилось?

- Потолковать надо.

В полном недоумении Полинка надела на себя вишневый сарафан и пошла за приказчиком. Перед дверью своей опочивальни, над коими висела икона Богоматери, Русин Егорыч молвил:

- Войдешь первой.

- Да почему? - не переставала удивляться девушка, но приказчик тотчас закрыл за ней дверь.

Покои были ярко освещены всеми настенными и настольными шандалами о трех свечах. Перед красиво убранным ложем стоял… князь Михайла Федорович.

- Мишенька! Любый мой! - радостно воскликнула Полинка и кинулась в жаркие объятия князя.

«Выходит, не забыла», - отрадно подумал Михайла Федорович, осыпая девушку страстными поцелуями.

То была сладкая, хмельная ночь…

Г л а в а 4

БОЯРИН ШЕРЕМЕТЬЕВ

Хоромы боярина Петра Никитича Шереметьева стояли на Житницкой улице московского Кремля, коя начиналась от Никольских ворот, и тянулись к Троицкому подворью и Троицким воротам. Справа от них, от угловой кремлевской Собакиной башни до средней Глухой башни Кремля, был возведен длинный ряд городских житниц, впереди коих, по самой их середине, выходя на улицу, возвышались хоромы и двор боярина Григория Васильевича Годунова, двоюродного брата Бориса, заслужившего добрую память за то, что держал себя перед правителем независимо, не одобрял его злодейских козней.

(Позднее Григорий Васильевич не явился на тайный совет, на коем Борис Годунов замышлял план убийства царевича Дмитрия. Есть свидетельство, что Борис отравил брата в тот же год, как умер царь Федор Иванович, у коего он был любимым ближним боярином, исполняя должность дворецкого еще со времен Ивана Грозного).

Слева от хором Шереметьева стоял двор кравчего 123Бориса Михайловича Лыкова, также недоброхота правителя Годунова. В юности он был рындой, что говорило о красивой наружности молодого Лыкова, так как в рынды избирались стольники дворяне, обладавшие именно этим качеством. Борис Лыков был женат на сестре Федора (Филарета) Никитича Романова, Анастасии Никитичне, что было явно не по душе Годунову.

Правитель называл Житницкую улицу «мятежным скопищем» и ждал удобного случая, чтобы его уничтожить.

Михайла Федорович явился к Петру Шереметьеву (как и к Милославскому) под видом калики.

- Ни за что бы, не признал тебя, князь, на улице, - рассмеялся Шереметьев.

- В таких-то лохмотьях? Вот до чего довел родовитых людей Бориска.

- Скажи спасибо, сродник, что в живых остался. Сколь именитых бояр отравлено, задушено и растянуто на дыбе - несть числа.

- Истинно, Петр Никитич.

Михайла Федорович поднялся из кресла и ступил к лавке, на коей лежала его каличья сума.

- С подарком я к тебе, боярин. От царицы Марии Федоровны.

Нагой вытянул из сумы темно-зеленый ларец и протянул его Шереметьеву.

- Тяжеленький. Да как же ты, сродник, не побоялся пронести сей дар? Всюду стрельцы да ярыжки рыскают. Смел же ты.

- Да никакой смелости не надо. Калик по древнему обычаю не обыскивают, да и не безопасно: не проклял бы со зла… Вскрывай, Петр Никитич.

- А это не подарок Ивану Грозному? - пошутил Шереметьев.

- Нашел чего вспомнить.

В 1581 году, во время Ливонской войны, в Кремль, во дворец государя прибыл гонец Моллер от польских воевод для переговоров. Он привез с собой в подарок изящный, художественно отделанный ларец, кой представлял собой довольно большой, увесистый ящик.

- Отчего такой тяжелый? - спросил Иван Васильевич.

- Ларец наполнен золотом, - ответил Моллер.

Подозрительный царь отнесся к подарку с осторожностью.

- Что-то ваши жадные ляхи на сей раз не поскупились, - насмешливо произнес Грозный.

- Добрый мир - дороже пуда золота, ваше величество, - поклонившись, сладкозвучно проговорил Моллер.

Иван Васильевич со всех сторон оглядел ларец и приказал:

- Позовите мне Кириллку Данилова.

(Источники именуют Кириллку «ларцы отпирающим»). Мастер, обследовав ящик, молвил:

- Хитрая штуковина… Ты бы вышел, великий государь.