Валерий Замыслов - Углич. Роман-хроника

Мебель во дворце была такая же, как и в богатых боярских хоромах, но отличалась (как и в Москве) роскошным убранством. Везде вокруг стен расположены были лавки с рундуками (шкафчиками), покрытые сукнами и золочеными материями. В красных углах под образами стояли столы - дубовые и липовые, и дорогие с мраморными досками, резными украшениями и точеными ножками.

Все печи были изразцовые, из синих изразцов, и мурамленые - из зеленых, украшенные живописью, изображавшей «травы», животных, птиц и людей.

Верхние этажи отапливались проводными трубами из нижних печей. В передней, служившей для приема лиц, имевших право входа в это отделение дворца, не было никакой иной мебели, кроме лавок вокруг стен и княжеских кресел, стоявших в переднем углу. В передней же комнате углицкий князь христосовался с боярами; в дни именин после обедни он раздавал здесь боярам и другим служилым людям водку и именинные пироги или калачи.

В комнате или кабинете князя, кроме обычных лавок, стояло кресло в переднем углу, перед ним стол, роскошно отделанный, покрытый красным сукном. На нем находились различные вещицы, письменные принадлежности и книги. Здесь можно было видеть часы, книги «Правда Ярослава», «Домострой» и другие, кои не раз просматривал князь; тут же лежали бумаги в тетрадях и в свитках, стояла клеильница для склеивания бумажных столбцов, чернильница с песочницей и с трубкой для лебяжьих перьев. На письменном приборе лежали свистелка, зуботычки и уховертка; свистелка заменяла в то время колокольчик. Кроме лавок, кресла и стола, в комнате находились еще поставцы, шкафы с полками или выдвижными ящиками для хранения бумаг и других вещей. На поставцах ставили, как лучшее украшение, дорогую посуду и разные диковинные вещицы, например, сундучки. В них были «сделаны»: в одном - «преступление Адама в раю», в другом - «дом Давыдов». Комнаты украшались еще клетками с попугаями и другими птицами.

В опочивальне или постельной стояли кровати, кои устраивались шатрами или балдахинами...

Михайла Федорович в особенности любил свою ложеницу. Здесь стояла большая (двуспальная) пуховая кровать, резная, золоченая на витых столбах; кругом кровати верхние и исподние подзоры позолочены. Наволока - тафтяная, желтая. Бумажник (тюфяк из хлопчатой бумаги, кой всегда лежал под постелью) с наволокой из червчатой тафты. Взголовье (длинная подушка во всю ширину постели) пуховое, также с наволокой из красной тафты. Одеяло - из камки кизылбашской, «по серебряной земле травы шолк гвоздичен, зелен, червчат; в травах листье золотное с розными шолки; грива (кайма) отлас золотной по зеленой земле полосы с белым да червчатым шолком; грива отлас золотной по лазоревой земле, низана жемчугом; в гриве каменья 17 лалов, да 24 яхонта лазоревы, 23 изумруда... Под постелью - ковер цветной велик...»

В общем как снаружи, так и внутри княжеский каменный дворец в Угличе поражал современников своим великолепием и казался чудом искусства.

Г л а в а 12

ИЗ ГРЯЗИ ДА В КНЯЗИ

В Гончарную слободку, к избе Шарапа, подкатил на тройке резвых коней Юшка. В пышной лисьей шапке с малиновым околышем, богатом лазоревом кафтане, желтых бархатных портках, заправленных в добротные, мягкие сапоги из дорогой юфти 146. То ль купец, то ль сын боярский. Горделиво повел глазами на зевак (что за богатей к Шарапу нагрянул?) и степенно, покачивая широкими покатыми плечами, пошел к дверям избы.

Переступив порог, сдернул шапку с головы, небрежно перекрестился на киот с негасимой лампадкой, молвил скупо:

- Здорово жили.

Отец, мать и Андрейка сидели за обеденным столом. Все отложили ложки и с откровенным удивлением уставились на Юшку. А тот, довольный своим неожиданным пришествием и впечатлением, коим произвел на семью, добавил:

- Аль не признали?

Шарап, переглянувшись с женой Степанидой и Андрейкой, насупился.

- Чего вырядился, Юшка? Аль обокрал кого?

- Худыми словами встречаешь, батя. Воровство - последнее ремесло, - с долей обиды произнес Юшка.

Андрейка посмотрел в оконце и крутанул головой.

- Ты глянь, батя, на возок с тройкой. Неужели твоя, брате?

- Моя, Андрейка. Ныне я при больших деньгах.

- Это на ямской-то службе? - продолжал хмуриться Шарап. - Да ямщику дай Бог на пару лаптей деньгу скопить.

- Насмехаешься, батя? Ведешь себя не по обычаю. Ты допрежь накорми, напои, а потом вестей расспроси.

- Не тебе, сопляку, меня уму-разуму учить! - осерчал Шарап. - А то вот тебе Бог, а вот и порог. Экий господин ко мне явился.

Мать, с той минуты, как в избу нежданно-негаданно ввалился сын, так и сидела онемевшая, будто язык проглотила. Много лет она не видела Юшки. Тот, как ушел на цареву службу, так и весточки о себе не подал. И вдруг вернулся, да каким! Норовила встать из-за стола и обнять Юшку (всё же сын приехал), но она не могла этого сделать: побаивалась супруга, кой пребывал сейчас в дурном расположение духа.

- Ты и впрямь, батя, принимаешь меня за вора?

- С неба деньги не валятся, Юшка.

- А если мне добрый человек целую мошну отвалил?

- Тебе, лежебоке и лодырю?

- Ты всё старую песню поешь, батя, а Юшка давно изменился. На царевой службе лежебок не держат. Выслушай меня, батя.

И Юшка поведал свою удивительную историю.

- Ну и ну. Немало сказок переслушал, но чтоб такую!

- Недоверчив же ты, батя. У меня видок есть. Холоп боярина Тулупова, Митька. Был недавно у него в Москве. Ныне служит вдове Тулуповой., что проживает в Белом городе на Мясницкой. Он-то видел, как Нил Силантьевич мне денег пожаловал. Так что, честен я, батя.

- Честь, Юшка, никогда не может быть возмещена деньгами. Ну да Бог с тобой, дело темное. Так и не уразумел, за что же тебя пожаловал сей удивительный боярин.

Юшка, конечно, не стал рассказывать отцу всё, что он наплел окольничему. Ответил лишь:

- Знать, шибко поглянулся я ему. Перед кончиной хворым людям ничего не жаль... Видок, баю, у меня есть. Авось в Москве доведется быть, загляни к Тулуповой. Митька не даст соврать.

- Вот заладил. Непременно как-нибудь загляну. В моей семье, Юшка, честь всего дороже.

Отобедав, Юшка перекрестил лоб и с кислым видом оглядел избу. В ней почти ничего не изменилось. Добавился лишь деревянный поставец с глиняной посудой да светильник о трех свечах, висевший на правой стене.

- Бедновато живешь, батя, а ведь, кажись, первый гончар в слободе.