Александр Антонов - Честь воеводы. Алексей Басманов

— Конечно, выложит. Ты всё сумеешь красно сказать ему. Потому тебе сей тяжкий крест и поручил царь-батюшка нести. Тебе, отменному воеводе и побратиму Филиппа. Ну как он может тебе отказать, ежели вместе проливали кровь за Русь-матушку? Да и козырь у тебя есть. Ты ведь ему за благословение свободу, царём жалованную, принесёшь.

Алексей Басманов посмотрел на Малюту Скуратова свинцовой тяжести взглядом. Малюта замечал за Басмановым такое явление. В зверя превращался сей покладистый царедворец и его сподвижник по опричным делам.

— Ну-ну, Алёша, погаси в себе дьявольские страсти, — миролюбиво сказал Малюта. — Мы ещё не в Отроч монастыре. Охолонись, подумай, за сына порадей, и всё будет чинно. Ты ведь любишь Федяшу-то. Да и как не любить их, кровных! Я ведь тоже за своего Максима порой на душу грех беру. Вот и пойми, что без благословения и нам и им конец. И в святцы не надо смотреть. Вот ведь какая потеха нам светит, — закончил Малюта и засмеялся.

Так и не ответив Скуратову, пойдёт ли он к митрополиту Филиппу выколачивать из него благословение царю, Алексей встал из-за стола и полез на полати, где облюбовал себе место для сна. А пока Басманов поднимался в запечье на верхний полок, Малюта всё ещё посмеивался, похоже, чему-то своему. Но смех его звучал по-иному, чем у Басманова, в нём была уверенность, убеждённость в том, что Алексей Данилович исполнит волю государя лучшим образом. Скуратов понимал, что закопёрщику опричнины Басманову просто некуда деться. Он повязан с опричниной и царём Иваном Грозным насмерть. И потому, чтобы продолжать жить и вкушать блага жизни, Басманову остаётся одно: безропотно, с весёлым смехом, с улыбкой на устах, как это было все минувшие годы опричнины, исполнять любое приказание государя. Даже если бы царь повелел Басманову лишить жизни своего любимого сына за крамолу, за клятвопреступление. «И ничего ты не поделаешь, Алексей Данилыч, не восстанешь, гневными глазами не сверкнёшь», — оборвав свой смех, подумал Малюта Скуратов. И всё-таки на сей раз главный подручный царя Ивана Грозного ошибался.

Поднявшись на полати и уткнувшись в изголовницу, набитую сеном, скрипя зубами, Басманов крушил свою опричную жизнь, которая толкала его на новое, небывалое в церковной жизни Руси злодеяние, задуманное царём против главы русской православной церкви, против его боевого побратима молодости Фёдора Колычева в миру, с которым вместе проливали кровь в сражениях с татарами на реке Угре. «И пусть всё горит синим пламенем, но я не буду добывать из тебя, Федяша, благословения царю-аспиду», — заключил свои размышления Алексей Данилович.

Пролежав больше часа и уничтожив все «мосты» за собой, Басманов медленно, но упорно выходил на иную стезю жизни. Услышав храп Малюты, он осторожно спустился с полатей, надел кафтан на бобровом меху, припоясался саблей, зашёл на кухню и наказал тиуну Роману:

— Скажи Григорию Лукьянычу, как проснётся, что я уехал в Отроч монастырь Тверской, где и ему должно быть.

— Исполню, батюшка боярин, — ответил с поклоном тиун.

— Теперь же подними моего стременного Анисима. Нам в путь пора.

Спустя полчаса боярин и стременной уже погоняли отдохнувших самую малую толику коней. Басманов спешил. И уже думал о том, как встретит его побратим Федяша, перед которым он был грешен, аки дьявол.

Днём мороз ослабел. В пути Алексей и Анисим остановились после полудня в какой-то деревне, нашли лучшую избу, попросили хозяина накормить их и коням дать корма, отдохнули пару часов и, расплатившись серебром, отправились дальше. В полночь путники добрались до Отроч монастыря. Их впустили за ворота не мешкая, как только Алексей сказал:

— Открывайте! Мы опричные служилые с государевым делом. — Въехав на монастырский двор, Басманов приказал найти опричника Степана Кобылина. — Будите его батогами, ежели что, не то я ему правёж устрою.

Привратники исполнили волю Басманова покорно и быстро. Правда, до батогов дело не дошло, потому как от Степана им досталось и матюков и пинков. Но к Басманову он прибежал, словно дворовая собачонка к строгому хозяину.

— Батюшка-воевода, Стёпка готов служить тебе. Укажи, кого бить, кого на правёж тащить.

Басманов горько усмехнулся: «Вот такая у царя гвардия. А ещё любви от народа ждёт».

— Здоров будь, Степан. Как там митрополит Филипп? — спросил Алексей.

— По чину, батюшка. А так жив и здоров. Токмо вот надысь преставиться надумал. Да мы его придержали.

— Ну веди меня к нему.

— Отдохнули бы с дороги, боярин. Сей миг брашно [12] Брашно — еда, пища, кушанье, яство. приготовлю, медовухой разживусь у братии.

— Веди, говорят. Да светец возьми.

Кобылин куда-то сбегал, принёс светец, связку ключей в руках держал. Повёл Басманова в дальний угол монастыря. Привёл боярина к низкому рубленому зданию, открыл замок на первой двери, потом на второй, и они оказались в тёмных сенях. Там, в конце, сидел у двери, рядом с печью, стражник. «Ох, и ушлый ты, Кобылин, даже стража под замком держишь», — мелькнуло у Басманова.

— Посторонись-ка, Митяй, — сказал Кобылин.

Он снял третий замок и открыл дверь. Огонёк осветил малую клуню и лестницу, ведущую вниз.

— Осторожно тут, батюшка-воевода, ступени гнилые, — предупредил Степан, медленно спускаясь.

И вот, наконец, воевода и опричник очутились перед четвёртой дверью, которая вела в каменную камору.

— Здесь он, мятежный Филипп, боярин. Ишь как крепко мы его блюдём, — с удовольствием пояснил Степан.

«Тебе бы, скотина, сидеть за этой дверью», — подумал Алексей.

— Отпирай же замок! — приказал он Степану.

Кобылин долго искал нужный ключ, наконец нашёл, снял замок, потянул засов, распахнул дверь. Из каморы пахнуло смрадом и сыростью. Алексей взял у Степана светец и сказал ему:

— Теперь уводи стража и закрой все двери, как открывал. Я же остаюсь здесь. К утру примчит Малюта Скуратов, оповести его, где я.

Матёрый опричник растерялся. Он не знал, что и подумать. И что будет делать воевода в злосмрадной каморе до утра рядом с узником, спрятанным за четырьмя дверями на замках?

— Но, боярин-батюшка, как же так? — пытался возразить Степан. — Да с меня Григорий Лукьяныч голову снимет за такое упущение!

— Ты что, не понял сказанного? Исполняй быстро! — прикрикнул Басманов на Кобылина.

— Исполню, батюшка-воевода, исполню. — Степан потянул на себя тяжёлую дубовую дверь, захлопнул её. Заскрежетал засов, звякнул замок, и послышались удаляющиеся шаги.

Наступила мёртвая тишина. Алексей поднял светец и увидел сидящего на скамье и прикованного за руки и за ноги к стене и к двум колодам на полу митрополита всея Руси Филиппа. Лицо его не было измождённым. Оно казалось прозрачным, иконописным и умиротворённым. В какое-то мгновение Алексею почудилось, что перед ним всего лишь оболочка Филиппа, а сам он отсутствует. Алексей подошёл ближе и понял, что Филипп в забытьи. Он поставил светец на лавку, опустился перед митрополитом на колени, припал к его ногам и со словами: «Федяша, дорогой мой побратим, казни меня за муки, причинённые тебе», — замер. И так, неподвижно, словно превратившись в камень, Алексей простоял перед Филиппом на коленях не один час. Он растворился в прошлом, он собирал по крупицам воспоминания, где и при каких стечениях жизни встретил Федяшу, как познакомился с ним, как шёл рядом по житейским ухабам. В наступившей тишине Алексей уплывал, может быть, улетал в озёрную, лесную и речную даль памяти и времени. Как и Филипп, он был уже недоступен для мирских страстей.