Александр Антонов - Честь воеводы. Алексей Басманов

— Ты, Лукьяныч, знаешь моё слово: сказано и отрублено.

— Тогда пеняй на себя!

В это время Филипп тронул Алексея за руку, тихо сказал:

— Вот что, Алёша. Милости от царя ни мне, ни тебе не будет, потому Христом Богом прошу тебя: уходи. И ищи путь к Соловецкой обители. Там моим именем примут тебя. И ты помолишься с братией за меня. Там вольно поживёшь.

— Нет, Федяша, никуда я не пойду. Теперь меня от тебя можно разве что отрубить.

— Да хранит Господь наше мужество, — выдохнул Филипп и замер.

В это время раздался грохот. В дверь застучали в два топора. Сильные руки опричников рубили дубовые доски яростно, без остановки, только доносилось кряхтение рубщиков. И дверь начала разрушаться, щепы полетели от неё крупные, появилась дыра. Уже была прорублена одна доска. Потом возникла короткая тишина. Она насторожила Басманова. Он схватил в одну руку кулебу, другой обнажил саблю и встал сбоку от двери. Той порой опричники подтащили к ней толстое короткое бревно, подняли его вшестером и протаранили. Раздался треск, дверь разлетелась на куски, опричники вместе с бревном ввалились в камору. И тут на них, словно смерч, налетел Басманов. Он с маху разнёс одному опричнику голову кулебой, другого пронзил саблей. Вновь взмахнул кулебой и уложил третьего. Всё это в мгновения. Вот уже и четвёртый упал под ударом сабли. А Филипп про себя повторял: «Упокой их, Господи!» — и дивился ловкости, силе и отваге, с какой Басманов убивал опричников. Два оставшихся в живых опричника ринулись к двери, Басманов и их достал — они упали на пороге.

Но ввалились в камору сразу семеро опричников с обнажёнными саблями. Их труднее было сразить одним махом. Однако Басманов не дрогнул. Он вновь, словно вихрь, закружил по каморе и там, где сверкнула его сабля или он взмахнул кулебой, кто-то падал.

Однако коварству нет предела. Малюта Скуратов выпустил Хомяка, и в тот миг, когда Басманов потерял из виду дверь, Хомяк рысью прыгнул в камору под ноги Алексею и завалил его. Тут же возник Степан Кобылин и кистенём ударил поднимающегося Басманова по голове. Подоспел и Малюта.

— Не убивать! Не убивать! — крикнул он и заслонил собой лежащего Басманова. Распорядился: — Митяй, Степан, унесите его.

Кобылин, Хомяк и ещё два опричника подхватили Алексея на руки и утащили из каморы. И наступила тишина. Малюта огляделся, увидел сидящего у стены Филиппа, а под ногами у себя девять трупов убитых опричников. Царских опричников. «Да что же будет мне за то от царя-батюшки!» — воскликнул он в душе. Но надо было действовать. Малюта позвал человек десять опричников и велел им очистить камору. Когда они управились, он подошёл к Филиппу. Тот сидел на скамье, заросший сивыми волосами, на его руках болтались цепи. Справа от Филиппа стояли бадья с водой и малая кадь с чечевицей — единственной пищей узника.

— Ты меня не гони, — наконец собрался с духом Малюта. И тут же пустил ложь: — Я пришёл к тебе с милостью от батюшки-царя. Велено тебе дать волю. Вот сейчас напишешь благословение батюшке казнить за измену Новгород и уходи себе из каморы.

— Исчадие адово, новгородцы никогда не изменяли Руси. И ежели не хотят быть под рукой Ивашки-агарянина, то я их благословляю. Потому как Ивашка не есть русский царь. Он иных кровей людина. Иного ты от меня не услышишь.

— Милости и государь и я просим у тебя! Ты же милосердный, напиши благословение, напиши, умоляю тебя!

— Прокажённый, чего ты просишь? Воли казнить невинных? Не проси, ибо род твой во веки веков будет проклят.

Малюта терпел поношения и сдерживался. Он не мог уйти с пустыми руками. Выглянув из каморы, позвал Степана Кобылина.

— Есть ли тут бумага и чернила? — спросил Малюта.

— Сей миг добуду, — отозвался Кобылин.

Малюта вновь взялся увещевать митрополита.

— Напишешь благословение, и я сам отвезу тебя в Старицы на покой к князю Владимиру, — продолжал он сеять ложь. Филипп промолчал. Он хорошо знал иудин нрав и иезуитскую изощрённость первого пособника в злодеяниях царя. Он даже подумал, что Иван уже посчитался с истинным наследником престола.

Вернулся Кобылин и принёс письменный снаряд: на цепочке чугунная литая чернильница с крышкой и вставочкой для пера, к цепочке пристегнут свиток бумаги.

— Держи, боярин, — посластил Малюте Степан. — Токмо впустую. Не будет он писать бумагу. Да и не подойдёшь к нему: болотина из крови под ногами.

— Говори толком, что надумал?

— Я напишу то благословение. А руку приложить заставим.

— Верно, — согласился Малюта и, выйдя из каморы, велел Кобылину писать что надобно.

Та бумага не дошла до Ивана Грозного. Когда Степан написал её хорошим слогом, Малюта взял бумагу, вошёл в камору, приблизился к митрополиту.

— Вот и послание, владыка, милосердному государю. Подписывай, и ты волен. — Он крикнул Кобылину: — Эй, Степан, ключи от желёз у тебя?

— При мне, боярин, — отозвался опричник.

— Давай их сюда. А мы тут руку прикладываем к бумаге. Побуди же свою длань, отче, подписать благие словеса. Мы ведь идём карать изменников, руды там много прольётся. Как без отпущения грехов? — И Малюта расправил бумагу на коленях митрополита, протянул ему перо.

Тот же увидел новгородцев, идущих к нему с челобитной, ещё себя в царских палатах, молящего Ивана о милости к новгородцам. Увидел волчий взгляд Ивана, в коем ни на полушку не было милости к вопиющим. И рука Филиппа потянулась к бумаге, но не для того, чтобы поставить на ней иудино клеймо. Он схватил бумагу и плюнул на неё во гневе, разорвал на мелкие клочья и бросил под ноги, затоптал.

И тогда Малюта с маху ударил его по лицу, голова Филиппа ударилась о стену. И вспыхнуло пламя. И в этом пламени Филипп увидел Софийскую вечевую площадь и Ярославово дворище и тысячи новгородцев, коих опричники гнали бердышами на мост через Волхов и бросали, бросали с моста в ледяную воду сотнями, сотнями. Женщин и детей связывали попарно и тоже бросали на плавающие ледяные глыбы. Ещё Филипп увидел звонницу на Торговой стороне и на ней сидящего в кресле Ивана Грозного. И Филипп послал ему анафему. Послал и возрадовался, потому как сила проклятия тирану была столь велика, что чудовище вспыхнуло синим пламенем и сгорело, рассыпалось в пепел, и ветер поднял его и чёрной тучей вознёс над Волховом, развеял сей пепел по болотам.

— Вот и всё, кат. От меня же погибель пришла царю-иезуиту и вечная мука в прорвах адовых. — И Филипп вновь откинул голову к стене.

И тогда Малюта, потеряв рассудок, схватил подголовник, набитый шерстью, и, прижав им голову узника к стене, перекрыл дыхание. Палач навалился на Филиппа всем могучим телом и душил его, душил, изнемогая.

Жизнь крепко держалась в шестидесятидвухлетнем муже богатырской стати. Он ударил Малюту коленом в пах. Тот взвыл от боли, отбросил подголовник и схватил Филиппа за горло. Малюта стиснул его с такой силой, что глаза великомученика выдавило из орбит.