Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Ой, пусти, Бибик, — просил тунгус, — мне больно, однако.

— Ну это ещё не больно, — свирепея, отвечал Бибиков. И тут на глаза ему попался нож, лежавший на столе. Он схватил его. — Вот сейчас тебе будет больно, тварь!

И, оттянув раковину, отсёк ухо под корень и швырнул его к порогу.

— Ой-бой, — закричал Омолон, зажимая рукой хлеставшую кровью рану. — Ой, Бибик, зачем нехорошо делал? Зачем обижал Омолон? Ой-ой!

— Пошёл вон, скотина. И в следующий раз, если не привезёшь за детей, отрежу нос.

Несчастный Омолон исчез, забыв о порохе, который надеялся выпросить у грозного «Бибика», но захватил с собой отрезанное ухо, или надеясь пришить его, или просто не захотел бросать родное ухо на поруганье злому человеку Весть о том, что «злой Бибик» отрезал ухо Омолону, быстро разнеслась по стойбищам охотников.

Глава рода Зелемей позвал к себе Омолона, чтобы воочию убедиться в содеянном. Омолон приехал к Зелемею и ухо своё привёз в кармане.

— Вот смотри, Зелемей, отрезал мне Бибик ухо, словно я олень или медведь.

— Медведю бы он не отрезал, — молвил Зелемей, и Омолон, подумав, согласился с этим: «Медведь бы сам Бибику уши вместе с головой оторвал бы. Верно сказал Зелемей, не зря старшина в роде».

Омолон смотрел на Зелемея, ждал, что он ещё скажет. Ведь, кроме Зелемея, некому больше заступиться за Омолона. И Зелемей сам понимал, что от него ждут какого-то решения. Раз вождь, то и решать должен. Долго думал Зелемей, никто ему не мешал думать. Жена даже хворост для огня не стала ломать, чтобы не мешать мужу думать.

— Вот что, — наконец проговорил вождь, — отвези это ухо приказному атаману. Покажи ему. Он решит, что делать. Может, накажет Бибика.

— Нет, Зелемей, не поеду я к атаману Он друг Бибика, может отрезать мне другое ухо. Тогда чем я буду зверя наслушивать?

— Боишься?

— Боюсь, Зелемей. Пошли кого другого, у кого два уха.

— Хорошо, пусть едет к приказному Кулантай, но только ты должен отдать ему это ухо.

Омолон обрадовался, отдал ухо Кулантаю, чтоб он мог показать его атаману как доказательство вины Бибика.

— Только ты потом верни мне его, — попросил Омолон Кулантая.

Приказной атаман, выслушав Кулантая и посмотрев ухо, сказал:

— Нехорошо сделал Данила, очень нехорошо Я напишу ему срамную грамоту, а ты отнеси, отдай ему.

— А ты сам не можешь пойти и посрамить его, — спросил Кулантай, плохо понимая, что значит «срамить», но догадываясь, что это должно быть неприятно Бибику.

— Нет, Кулантай, на словах срам на вороту не виснет, а вот на бумаге.. —говорил атаман, строча записку «Данила, на тебя с жалобой, прими меры. С тебя бутылка».

— Вот отнеси и отдай, — подал приказной записку Кулантаю.

— Она срамная? Да?

— Срамная, срамная. Иди.

Кулантай читать не умел, а потому ему было интересно, как грамота будет действовать на Бибика.

— Он прочитает. Да? А что потом?

— Там сам увидишь.

Кулантай пошёл к ясачной избе и на всякий случай крепко завязал под бородой шапку. Кто его знает, этого Бибика, вздумается ему отрезать ухо Кулантаю, ан ухо-то и не достать. Кулантай — не дурак, Кулантай всё предусмотрел.

Открыл дверь, вошёл, поздоровался:

— Здравствуй, господин Бибика.

— Здравствуй, — буркнул Данила. — Ясак привёз?

— Нет.

— А чего ж явился?

— Я принёс тебе срамную грамоту, Бибик.

— Чего, чего? — нахмурился Бибиков. — Какую ещё срамную грамоту?

— Её написал тебе сам приказной атаман и сказал, что шибко, шибко она тебя посрамит, однако.

— А ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Бибиков. — Покажи.

Кулантай отдал записку. Бибиков прочёл её и едва сдержался, чтобы не расхохотаться: «Вот чёртов атаман, не забыл уговор. Будет тебе бутылка. А что ж мне с этим дураком делать? Надо что-то такое, чтоб отвадить навсегда охоту жаловаться. Но что?»

И тут он опять увидел свой нож на столе.

— Иди-ка сюда, — позвал он почти ласково Кулантая.

Тот подошёл.

— Вот посмотри, что тут написано, — положив на стол записку, сказал Бибиков.

— Но я не умею читать, Бибик.

— Но ты всё же посмотри. Да ближе, ближе. Не бойся.

И когда Кулантай склонился над запиской, пытаясь угадать, что же в ней такое, Бибиков неожиданно ухватил его за нос и отпласнул его по самый хрящ ножом.

— Вот тебе, рыло немытое! Чтоб не совал свой нос, куда тебя не просят.

Зелемей очень сердился, узнав об этом;

— Все русские люди плохие! И атаман плохой, и сборщик ясака нехороший человек. Только великий государь хороший у нас, надо писать ему челобитную. Тогда, три года назад, великий государь наказал злых людей: Ярыжкина с Крыжановским. Их секли, они как волки выли. Так им и надо было. Надо, чтоб великий государь атамана с Бибиком наказал. Надо писать великому государю.

Все кивали головами: «Надо писать великому государю. Государь добрый, он заступится за нас».

— Кто у нас знает русские буквы?

— Однако, Тобур знает русские буквы.

— Где сейчас Тобур?

— Он кочует за Лысой горой, однако.

Послали человека искать Тобура, звать к Зелемею. Тобур приехал через два дня, — видно, не близко его чум стоял. Тобуру рассказали, как Бибик обижает народ, даже ухо Омолона показали, представили безносого Кулантая. Тобур сильно печалился и согласился:

— Бибик нехороший человек. Он и мне вот два зуба выбил, — показал Тобур свой рот. — Я только спросил, когда он мне ружейный запас даст за прошлых песцов. Он только сказал: вот тебе ружейный запас, и ударил. Совсем плохой Бибик стал, хуже Юрия, однако.

— Хуже, хуже, — согласились все. — Надо писать государю, пусть доброго пришлёт ясачника. Пиши Тобур, всё пиши.

— Бумагу надо, на чём писать.

Нет бумаги в чуме, даже у Зелемея нет бумаги. Но столько голов умных собралось, разве не сообразят? Сообразили:

— Всё напишем на шкуре пыжика. Вся рухлядь на государя вдет, станет он смотреть пыжика — и увидит.

— А если Бибик увидит?

— А мы свяжем шкур штук двадцать, а которая с грамотой, ту в серёдку сунем.

Ах как радовались в чуме, что так хитро всё придумали, что Бибик-дурак сам в Якутск грамоту повезёт великому государю. А там она пойдёт на Иркутск, а оттуда на Москву, и обязательно к государю попадёт. Он развяжет шкурки, а там грамота.

Тобур — грамотный, все русские буквы знает. Попросил жиру, велел настрогать, натолочь углей из костра, всё это смешал хорошо. Выстругал палочку вроде кабаржиного копытца, сказал: «Это будет писало. Им буду писать».

Расстелили у самого очага шкурку пыжика (оленёнка) мездрой вверх, отобрали хорошую, с белой мездрой, разожгли очаг и несколько плошек, чтоб Тобуру светлее было. Тобур лёг на живот, умакнул писало в чёрный жир, начал писать. В чуме все притихли, заворожённо смотрели на руку Тобура, выводившую мудреные закорючки. Никто не решался заговорить, даже Зелемей молчал, знал, что разговором можно испортить грамоту. Тобур писал: «Великий государь, бьют челом тебе люди ясачные. Ясачный сборщик Бибик плохим человеком стал, отрезает без вины уши и носы. Пришли нам, великий государь, другого сборщика, доброго, не злого, а Бибика забери».