Аммиан Марцеллин - Падение Рима

«Если бы я не выходил из помещения маяка, тогда бы меня не обнаружили... Сторож был внимателен ко мне, обходителен... Надо было его слушаться, — размышлял Евгений, не подозревая, что этот внимательный и обходительный сторож и предал его. — А я мог бы насовсем покинуть остров... Одноногий старик пообещал посадить меня на корабль, капитаном на котором служит его давний товарищ...»

Евгений, кажется, снова погрузился в сон, потому что привиделся ему на высоком морском берегу белый маяк с колпаком наверху, внутри которого светила яркая лампа... Привиделся и такой же белый корабль с белыми парусами, который пробивался сквозь свирепые волны. Ветер крепчает, срывает один парус, другой... По воде ударяют вёсла, и корабль смело идёт снова вперёд, держа курс на маячный огонь... Но вдруг лампа гаснет, корабль наталкивается на прибрежную скалу, трещит палуба, обшивка... Люди прыгают в бушующее море и гибнут с отчаянным криком...

Евгений вздрагивает во сне и просыпается, и уже наяву слышит этот отчаянный крик соседа, который всё горел в огненной воде... В дальнем углу барака заплакал ребёнок.

Несмотря на то, что барак был очень худой, смрад от гниения человеческого тела стоял здесь нестерпимый. Он беспрерывно лез в ноздри. Не перебивал его и запах жжёного мяса, когда через какое-то время приходили в барак закутанные в чёрное люди и раскалёнными железными прутами прижигали на ещё пока живых людях трупные гниющие пятна. Чёрные люди подошли и к Евгению, долго рассматривали его, а потом убрались в другое место барака, откуда вскоре послышались нечеловеческие вопли...

«Такого даже, наверное, и в преисподней не случается... — подумал Евгений и обнаружил, что он накрепко привязан одним концом цепи, снятым с руки, к топчану; ночью, когда вставал, чтобы отодвинуть лежак от соседа, этого ещё не было. — Значит, боятся, что я снова убегу...»

Опять закрыл глаза, ладонью зажал нос, задышал ртом.

К вечеру ему нестерпимо захотелось нить. В горле жгло. Пошарил рукой возле себя в поисках воды. Но ничего не нашёл. Стал звать, но никто не подходил.

— Воды! Воды! — закричал Евгений.

Видимо, кто-то из чумных, находящихся пока в сознании, сжалился и подал ему глиняный фиал, из которого пил сам... Евгений жадно припал губами...

А через три дня его уже в бессознательном состоянии бросили в повозку вместе с умершими и повезли к огромному костру, что полыхал днём и ночью на краю оливковой рощи. Возле него орудовали так называемые «ангелы смерти» — в белых балахонах и колпаках, в которых находились лишь прорези для глаз, в длинных по локоть рукавицах.

«Ангелы смерти» кидали в костёр привезённые трупы, обхватывая их клещами на длинных рукоятках.

— Гляди, он ещё, кажется, шевелится... — обратил внимание на Евгения один из «ангелов».

— Думаешь, живой?.. Эк, бедняга, да из него вонь какая прёт! Всё равно не жилец... Бери клещами за шею, а я за ногу ухвачу... А ну, в огонь его на счёт раз, два, три-и-и! Ишь как искры взметнул в костре... Потому как живой... — Помолчал, глядя, как огонь окутывает только что брошенное тело человека. И «ангел смерти» заключил: — Думаю, что душа чумных сразу уходит на восьмое небо, не станет она маяться по семи небесным сферам, ибо тут, на земле, настрадалась крепко...

Молодую красивую вдову, оставшуюся после смерти повелителя гуннов великого Ругиласа, один из его племянников, Бледа, взял в жёны, не спросясь Аттилы, и этим окончательно подорвал дружбу с родным братом.

Своенравный и обидчивый, который тоже имел виды на Валадамарку, племянницу короля остготов Винитара, погибшего в битве на реке Прут (как мы уже упоминали выше), Аттила с народом, доставшимся ему при разделе власти, откочевал к реке Тизии и в Паннонии учредил свою главную ставку. Но он редко в ней находился, а всё больше ездил по малым кочевьям, ночуя в походных шатрах, всё время заботясь о пополнении войска и его лучшей организации.

При нём всегда находился воспитанник Карпилион, сын римского полководца Аэция. К нему и ехал отец. Аэцию было сейчас нелегко угадать, в каком месте искать неугомонного Аттилу, к которому питал дружеские чувства, как равно и Аттила к «последнему великому римлянину», хотя был намного моложе Аэция.

В сопровождении отряда кавалерии, состоящего из двухсот хорошо вооружённых всадников, римлянин проехал озеро Балатон, где, знал Аэций, любил бывать Аттила. ибо оно рождало добрые воспоминания о множестве озёр, мимо которых правитель гуннов проезжал в детстве. Из них он пил прозрачную воду и поил своего коня. Напоив, трёхлетний Аттила подводил верного скакуна к камню, вскарабкивался и садился с него в седло. И продолжал далее скакать и бросать аркан. Об этом будущий предводитель гуннов рассказывал будущему римскому полководцу, когда тот, как и Карпилион, находился на воспитании в гуннском лагере.

— В три года ты уже сидел в седле и бросал аркан? — переспросил тогда Аэций Аттилу.

— А мы уже проделываем это, находясь ещё в утробе матери, — довольный своей шуткой, сказал Аттила, шмыгнув приплюснутым длинным носом и шевельнув густым левым усом. Правый у него был короче [76] Изображение Аттилы, когда он был ещё молодым, сохранилось в «Космографии» Себастьяна Мюнстера, изданной в 1550 году. Позже, став единоличным правителем гуннов, Аттила отрастил себе бородку, которая, как у всех знатных людей монголоидного типа, оказалась редкой. У простых гуннов она не росла вообще, так как при рождении, как говорилось выше, им взрезывали подбородок и щеки. ... — У тебя в Риме растёт сын, присылай его к нам, и он научится всему, чему научился здесь ты...

Теперь сыну двадцать, только что состоялось его посвящение в воины, и Карпилиона можно забирать к себе...

Вот уже несколько дней едут и едут, и кого ни спроси: «Чьи это владения?», отвечают: «Аттилы!»

Чем ближе подъезжали к Тизии, тем тревожнее становились думы Аэция. Как военный человек, он сразу отметил выгодность положения ставки одного из племянников Ругиласа: она как бы разместилась на вершине треугольника, образуемого тремя владениями народов — гуннов, византийцев и римлян.

«Неспроста этот человек, которого величают жестоким дикарём, хотя я знаю его совершенно другим, избрал место для главной ставки на вершине этого треугольника... Сейчас он уже отсюда достаёт владения Империи ромеев, придёт время, Аттила посягнёт и на Рим. Пока он наш союзник... Но такие, как Аттила, не останавливаются, а идут до конца, как и его предшественники — правители гуннов, прошедшие с мечом и огнём, вселяя всем ужас, огромный путь от синих холмов Монголии до ковыльных степей Паннонии...»

Показалась Тизия: река, разлившись от обильного таяния снегов и вспухнув, словно квашня, несла на себе остатки ноздреватого грязного льда, хворост, клоки соломы и камыша, вздутые трупы погибших в половодье лесных и степных животных.