Аммиан Марцеллин - Падение Рима

Гонория совсем редко стала видеть Ириска, который часто пропадал в сенате, и римская Августа думала, что он бывает гам неспроста, и пребывание его, конечно, связано с волнениями в городе... А толпы народа с криком: «Иоанн Вандал!» уже начали грабить купеческие и рыбные на пристани лавки, добывая себе пропитание.

— Иоанн Вандал... А это кто такой? — спросила Гонория Ириска, который с утра не пошёл в сенат.

— Возлюбленный философессы и математика Александрийской академии Ипатии, зверски убиенной по приказу Кирилла, — ответил Приск. — Иоанн Ванда! поднял народ, призывая на борьбу с патриархом. Но Кирилл умер, и требования Иоанна стали жёстче — уже против всех угнетателей, так как к восстанию примкнули обедневшие крестьяне и ремесленники, задавленные непомерными налогами... Уже раздаются призывы идти на Константинополь. Я послал гонца с письмом к Феодосию, изложив ему обо всём происходящем. Пусть принимает меры, а мы завтра выезжаем... Позже, когда начнётся резня и всё займётся пожарами, труднее будет добраться до столицы.

«Приск — чиновник императора и останется таким... Если вода долго омывает камень, то делает его гладким, так и человека обкатывают жизненные обстоятельства... — подумала Гонория. — Но у Приска есть сердце и чувство сострадания... Если будет надо, то я воспользуюсь его услугами...»

Римская Августа была уверена, что в столице Византии Пульхерия уготовила ей тюрьму; в лучшем случае — монастырскую келью... И позже, глядя в незадёрнутое занавесью окно повозки, под цокот лошадиных копыт Гонория старалась найти ответ на вопрос: сумеет ли она, когда окажется далеко от императорского двора в ссылке, наладить связь с миром, чтобы облегчить свою участь?..

По принятию гонца от Приска Феодосий распорядился собраться в тронном зале приближённым, где и зачитал письмо своего секретаря.

— Всегда говорил, что зло рано или поздно проистечёт от Кирилла и Евтихия, воинствующих в своей ереси, — произнёс константинопольский патриарх Флавиан, недавно сменивший Прокла; ему тоненьким голоском подпел теолог Евсевий.

Флавиан и Евсевий были ярыми врагами монофиситов, ненавидели «бунтовщиков в христианстве» Кирилла и Евтихия.

Евнух Хрисанфий тоже не упустил случая осудить «деяния» монофиситов, но своё острое жало он направил в одного Кирилла.

— Враг Христа, он же был и врагом своих прихожан. Он польщался не только на замужних женщин и вдов, но и покушался даже на девственниц...

Евнухом возводилась явная клевета на скончавшегося два года назад патриарха Александрийского, но в обстановке разворачиваемых чрезвычайных событий в империи и клевета легко сошла за правду ещё и потому, что Афинаида-Евдокия привечала в своё время Кирилла.

Флавиан и Евтихий благодарно посмотрели в сторону Хрисанфия, а тот остался доволен тем, что приобрёл в лице двух влиятельных особ в государстве ещё себе сторонников.

Сообща решили послать навстречу Иоанну Вандалу войска под предводительством полководцев Ардавурия и Арсеса. Бунтовщики были вскоре разбиты, а самого Иоанна Вандала захватили в плен и доставили во дворец. Мятежника ожидала смертная казнь. Но, узнав причину его бунта, вызванного страшной расправой сторонников Кирилла над бедной Ипатией, император задумал сохранить Вандалу жизнь, но Хрисанфий подстроил убийство пленника прямо во дворце. Зачем он это сделал?.. И когда Хрисанфий в 450 году был сослан по обвинению в симпатиях к Флавиану и его взглядам, осуждённым Ефесским собором 449 года, и евнуху задали этот же вопрос, он промолчал. Не мог же Хрисанфий ответить, что хотел показать, будто в то время его власть была выше власти императора...

На острове Лемнос, что находится напротив Геллеспонта, ещё при Константине Великом в честь Воздвижения Креста Господня, найденного в Иерусалиме его матерью Еленой, был построен женский монастырь, куда и отвезли по приказанию Пульхерии римскую Августу.

Остров располагался в Эгейском море, которое македонские славяне издревле именовали Белым, но с тех пор, как ромеи захватили Иллирик и Фракию, а также все острова в этом море, Белым его можно было назвать не иначе, как рискуя жизнью... Но когда часть иллирийцев, фракийцев и македонян приняли участие в походах Аттилы на Константинополь, море Эгейское в их устах открыто стало носить своё первоначальное имя, чем славяне очень гордились.

Они принимали участие в походах великого гунна на ненавистную им Восточную империю дважды: в 441 году и 443-м. Правда, в результате побед славянам доставались крохи, так как всё золото и драгоценности шли в казну повелителя, даже сами гунны жаловались, что им как победителям тоже перепадает малая толика завоёванного.

Но эти разговоры длились до тех пор, пока воины из дворцовой стражи не расстреляли из луков нескольких недовольных своих соплеменников, применив железные свистящие стрелы...

Но этими же придуманными некогда шаньюем Модэ стрелами Аттила перед строем награждал особо отличившихся в боях воинов, и каждый гордился числом железных свистящих стрел, находящихся в ею колчане, как римлянин или византиец гордился победным лавровым венком.

Последний поход на Константинополь Аттила предпринял, когда возглавил объединённое после гибели Бледы двухсоттысячное войско, в котором помимо прочего находились повозки и кибитки жён, стариков и детей. По мере продвижения к Византии в это смешанное войско вливались толпы угнетённых ромеями народов, так что, когда войско остановилось в окрестностях Аркадиополя, одолев его штурмом, то оно насчитывало уже больше трёхсот тысяч отборнейших воинов.

В императорском дворце заметались, понимая, что гуннами будет взята столица, если Аттила продолжит своё победное шествие. Только откуп снова может спасти ромеев. Феодосий шлёт гонца за гонцом с уверением покорности и дачи ежегодной дани, но слышит в ответ грозный рык степного повелителя:

— Не верю!

Аттила знал, что императорская казна расстроена из-за внутренних междуусобиц: ценой больших финансовых и военных потерь подавили восстание Иоанна Вандала, а до этого усмиряли димов...

К 445 году цирковые партии народа — димы — из спортивных становятся политическими. И к этому же году относится самое раннее известие о кровопролитиях, учинённых враждующими группировками димов в столице Византии.

Никаких объяснений Аттила и слышать не хотел: ему нужны четыре тысячи золотых либров, по две тысячи ежегодной дани, которую не платила ему два года Восточная империя. Конные передовые отряды гуннов уже рыщут в окрестностях Константинополя, поднимая на копьё всех без разбору — стариков, женщин, детей, священнослужителей, монахов и принося их в жертву своему кровожадному богу Пуру. Дым от жертвенных костров проникает в узорчатые, сложенные из мозаик окна дворца, забивает лёгкие царедворцев.