Сергей Алексеев - Роковой срок

Будто по чужой земле кочевали, озираясь и прячась от всякого всадника, появившегося на окоеме!

Изловить омуженок или хотя бы выведать, где они прячутся и какими путями ходят, по плечу было лишь Скуфи, но сколько бы ни оглядывался Ураган, сколько бы ни отставал от кочевых обозов и ждал, когда уляжется пыль и откроется даль, ничего, кроме волчьих стай, не позрел. И сжималось от тоски и тревоги государево сердце...

Видно, не Скуфь беловолосых невест, а витязей высватали рапеи, повенчали мечами да напоили допьяна сарской кровью. Не зря мертвыми приснились вкупе со своим воеводой...

Отчаявшись найти утешение своим горестным мыслям, Ураган впервые за девять месяцев приблизился к кибитке дочери. Вначале некоторое время ехал рядом, прислушиваясь, жива ли еще в нем неуемная, злая обида. Шестерка коней легко катила трехосную, о шести колесах повозку, трепетал и всхлопывал на ветру тяжелый белый сафьян укрытия, за которым все это время томилась Обава. Никто из рода Урагана не знал истинной причины размолвки, однако скрыть наказание было невозможно, ибо в кибитку дочери наведывались родственницы, которые приносили пищу и воду, а от их любопытных очей не спрятать горючего красного покрывала.

Да спросить никто бы не посмел, за что карают невинную деву.

Вроде бы усмирилось отцовское сердце, не стынет и не пылает от воспоминаний дочернего огласа, но все одно, между ним и Обавой будто не сафьяновый покров – стена каменная. Очужела единственная и любимая дочь, отсохла, ровно сук на древе, и сидит теперь на нем не птаха певучая – черный ворон клювом щелкает.

Ураган прыгнул из седла на запятники, откинул занавесь кибитки, и пахнуло оттуда не горькой солью девичьих слез, а теплым запахом цветущей степи, словно и поздней осенью осталась здесь манящая кочевой далью весна. Обава сидела на кошме, алое полотнище струилось с ее головы и растекалось по кибитке, как огненный ливень, трепетал от тряской дороги сафьян и позванивала нехитрая медная посуда.

Государь стащил шелестящий, будто змеиная кожа, покров и наткнулся на прямой и открытый взор дочери. Не ослепла от слез, не выплакала дерзких своих очей!

Девятимесячного срока было довольно, чтобы смирить даже буйство разума, ибо считалось, за это время рождается иной человек...

– Снимаю с тебя кару, – несмотря ни на что, вымолвил он и отвернулся.

По закону, поминать старое и корить им после наказания было негоже, однако, позрев на дочь, Ураган вновь ощутил гнев, смешанный со страхом перед ее прелестью.

– Вот и кончился мой роковой срок, – проговорила Обава, испытывая его немигающим взором. – И твой на исходе.

Ее речь показалась государю чудной и тревожащей.

– Какой срок? – осторожно спросил он, ибо все время забывал о своем трехлетнем испытании.

Спокойствия Обавы хватило бы на десять вечевых старцев – так врачевало страстную душу горькое покрывало.

– Ведь ты поэтому и явился ко мне, – определила она. – Пришел за советом и утешением.

– Мне сон был, – нехотя признался Ураган. – Лихо из него явилось, ягиня...

– В руку будет...

Ее голос, как прежде, не усмирял тяжкие мысли.

– Да уж был в руку. Пригрезились мне омуженки в кибитках, а потом наяву узрел одну, мертвую...

– Чьи же кибитки были?

– Скуфские...

– Где же ныне Скуфь?

– Еще весной за Рапейские горы услал, в страну рапеев, невест высватать. И нет ее доныне...

Будто сняв грузные доспехи, он перевел дух и поведал ей сон. Обава выслушала, не отводя своего пронизывающего взора, потянула за бечевку, давая знак вознице, чтоб остановил коней.

– Белый пар... Царь рапейский, именем Сколот! Не бивал он Важдая и витязей твоих не пожег.

– Откуда ты знаешь? Если о Скуфи ни вестей, ни молвы?.. Прежде ты грядущего не зрела.

– Прежде было у меня сердце трепетной девы.

– Каково же ныне?

– Железо каленое.

– Тогда скажи, вещий ли мой сон?

– Коли старуха из него явилась, ягиня, знать, сон вещий.

– К чему бы такое лихо?

Она задумалась, сжавшись так, что стали подрагивать плечи, после чего заговорила печально:

– Боюсь и толковать... А ну как ты рассердишься и снова наденешь покров?

– Одной каре дважды не бывать.

– Одной-то не бывать, но если цвет иной...

Вторым наказанием мог быть только покров черный – смертный. И если подобное случалось и утратившую целомудрие деву либо неверную жену накрывали повторно, то она творила вено с самим Таргой – рассекала мечом запястье...

– Ты готов на сей раз поверить мне, Ураган? Ведь я стану толковать не свой, а твой сон.

– За тем и пришел, Обава, – осторожно сказал государь. – Покоя нет...

– Ягиня снится к прозрению и великой мудрости, что тебе откроется. – Взор Обавы затуманился. – Если же она явилась лихом и наяву указала мертвое тело омуженки... Нет, Ураган, я опасаюсь, ты снова не поверишь мне и прогонишь!

– Говори, Обава...

– Близок конец твоему владычеству в сарских землях.

– Что же случится? Нашествие и гибель государства?

– Опасности не вижу и супостата нет. Но ты сам оставишь свое Владычество. И уйдешь по своей воле. А сарским государем станет Кочень. Он выхватил деву, коей ты хотел бы обладать. Сия дева – твоя власть. Ровен же останется с тобой.

– Такое невозможно!

– Во сне ты выбирал невесту. И было сорок кибиток, верно?

– Верно...

– Число сорок – это срок тебе означен. На три поприща растянулись, но только в трех были рапейские девы, а у каждой по три косы. И выбор невест творили вы втроем. Это указание на то, что роковой срок тебе – три дня. Как минут они, так бросишь свой государев бич.

– Да быть сего не может!

– Я сон разгадываю твой, Ураган, – терпеливо проговорила Обава. – А в сновидениях не я, а боги тебе пророчат.

– Добро, продолжай.

– В трех кибитках по дюжине рапейских дев, и ни одну огласить не мог. Доверился воле Важдая...

– Что это значит?

– А воевода дал тебе деву, которая оказалась ягиней...

– Все так и было! Но в чем же суть?

– Суть в том, Ураган, что лихо, пригрезившееся тебе наяву, – это твой иной путь, ознаменованный совестью. Перед тобой ныне выбор, что сотворить со своим государством. Обратить саров к законам Тарги ты не можешь, ибо они не желают старых обычаев, а пойти у них в поводу тебе не позволяет твое Владычество. Замкнулся хоровод из кибиток, где едут белые рапейки, а в иных омуженки. Не найти тебе пути из круга, не сделать выбора, и власть твою уже выхватили, бросили поперек седла и умчали. Но явится ягиня и укажет иную дорогу...

– Не хочу я иных дорог! – возмутился Ураган. – Как же я брошу свое наследство, оставленное предками? Как отступлю от замыслов? Тем паче, когда государству грозит беда?

– Беда у нас прежняя, а новой я не зрю...