Михаил Цетлин - Декабристы. Судьба одного поколения

Речи сменялись спорами и споры речами. «Довольно уже страдали. Стыдно терпеть угнетение… Слава для избавителей в позднейшем потомстве — вечная благодарность отечества». Такова была одна из излюбленных тем Бестужевского красноречия. Он говорил, говорил, мешая истину с ложью, не без революционной хлестаковщины. Конституция? Она выработана до деталей; кн. Трубецкой возил ее в Европу к знаменитым ученым и получил их одобрение. «Только нужно одно мановение, чтобы ее ввести!» Некоторые из Славян поняли даже, что «конституция была во французском, аглицком и еще в каких-то дворах, которые рассматривали и обещали сделать вспомоществование». А как много войск на стороне Общества, сколько полковых командиров! Бестужев открыто называл их имена и имена внушительные: Пестель, Орлов, князь Трубецкой, Артамон Муравьев, Ермолов, Раевский! «К тому же в Москве есть еще 300 чиновников» преданных Обществу (вспомните 40 000 курьеров). «По первому знаку всё примет свой вид…» «На счет же кровопролития я вам божусь, что не будет ни единой капли!» Но, называя имена командиров, Бестужев отказывался открыть личный состав Верховной Думы. Это вызвало неудовольствие среди Славян. Ему не все и не во всём верили.

Второе собрание состоялось в местечке Млинищах, на квартире Андреевича, «выгоднейшей для произведения всяких объяснений», как выражался её хозяин: она находилась на берегу реки, на окраине и в ней «самые горячие доказательства спорящих не могли быть слышны». Предосторожность не лишняя: «доказательства», действительно, были горячие! На этот раз Бестужев вел себя резко. Он привез с собою краткое извлечение из «Русской Правды» под названием «Государственный Завет», написанный им под диктовку Пестеля. Бестужев требовал, чтобы Славяне приняли положения «Правды» без обсуждения, так как «она уже одобрена великими умами». Он сердился, что его плохо слушают, что во время его речи курят трубки, разговаривают о посторонних предметах. Он требовал неограниченного доверия к Верховной Думе. На это некоторые кричали: «мы требуем полного объяснения!» Другие отвечали: «Зачем такое любопытство? Должно поставлять себе счастьем быть в таком общеполезном, важном деле!» Но Бестужев уступил настояниям, начертил на бумаге фантастическую схему Общества: посредине круг — Верховная Дума. От неё радиусы — посредники, в конце каждого радиуса кружки — Округа. Славяне должны составить такой Округ и выбрать посредника для сношения с Думой. А затем он снова перечислил членов Общества и, не стесняясь с правдою, назвал среди них и Киселева и Раевского. «Все сии благородные люди, забывая почести и блаженства, поклялись освободить Россию от постыдного рабства и готовы умереть за благо своего отечества!»

Напрасно спорил с Бестужевым Петр Борисов, стараясь отстоять свое любимое детище и мечтательные славянские цели. Его товарищи были побеждены, ослеплены блеском чинов и имен Южных членов, стройной ясностью их целей, улыбкой Муравьева, пафосом Бестужева. Вынесли решение: присоединиться к Южному Обществу и сноситься с ним через выбранных из своей среды посредников, которые будут иметь дело с Муравьевым и Бестужевым. Без согласия одного из них Славяне обещали не принимать новых членов. Это была полная капитуляция.

Но отношения наладить было не так легко, как показалось в порыве первого энтузиазма. Выбранный Славянами в посредники Спиридов сообщил Муравьеву, что среди Славян есть несколько офицеров Черниговского полка. Муравьева возмутило, что в Обществе находятся без его ведома его подчиненные. В нём заговорило какое-то ревнивое чувство, да к тому же он был против излишнего распространения Общества среди молодых и не вполне испытанных людей.

Для того, чтобы произвести впечатление на скромных юнкеров и поручиков, их пригласили на собрание, на которое явились видные члены Южного Общества. Полковники и бывшие гвардейцы дружески встретили молодых сотоварищей. «Господа, это наши члены», рекомендовал им новых гостей Муравьев. Такое дружеское общение без чинов, льстившее их самолюбию, не могло не возыметь своего действия на скромных Славян. Они больше молчали в то время как командир Ахтырских гусар Артамон Муравьев произносил страшные клятвы купить свободу своею кровью, нанести удар и т. п., а другие члены Южного Общества говорили о близости переворота. Но почему же все эти страшные революционеры откладывают еще на целый год восстание? Горбачевский осмелился спросить об этом Сергея Муравьева.

«Я и мои товарищи могут ручаться за себя и за своих подчиненных; вы сами тому свидетели. По вашим словам, большая часть полковых командиров разделяет наши мысли и готовы на всё; все остальные более или менее склонны последовать их примеру; 1-ая батарейная и 2-ая легкая рота 8-ой бригады начнут первые, если…»

В это время Южанин Пыхачев, командир 5-ой Конной роты, схватил Горбачевского за руку и сказал с жаром:

«Нет, милостивый государь, я никому не позволю первому выстрелить за свободу моего отечества! Эта честь должна принадлежат 5-ой Конной роте. Я начну! Да, я!»

Сергей Муравьев бросился Пыхачеву на шею. Вопрос Горбачевского остался без ответа.

Бестужев ораторствовал. Он, несомненно, обладал увлекательным даром слова. Правда, это мало чувствуется по дошедшим до нас записям его речей. Но известно, что даже дословная запись всё же не передает тайны ораторского искусства. Вот как отвечал он на предложение Славян выработать для членов строгие правила поведения: «Для приобретения свободы не нужно никаких сект, никаких правил, никакого принуждения, — нужен только один энтузиазм! Энтузиазм пигмея делает гигантом, он разрушает всё и создает новое!» Это звучит почти по-бакунински. Но Бестужев не был разрушителем, он был государственником и верил, что только военный характер революции сделает ее бескровной и спасет от пугачевщины.

С возражениями выступил, всё еще не примирившийся с уничтожением Общества Соединенных Славян, Борисов. «Какие меры приняты Обществом для удержания Временного Правления в пределах законности, для обуздания его властолюбия и честолюбивых видов, могущих быть весьма пагубными для новорожденной республики?»

Бестужев ответил:

«Как не стыдно вам о сем спрашивать, чтобы те, которые для получения свободы решились бы умертвить своего монарха, потерпели власть похитителей!»

Но Борисов знал своего Плутарха. «Это хорошо — в гневе сквозь зубы ответил он — но победитель галлов и несчастного Помпея пал под ударами заговорщиков в присутствии всего Сената, а ребенок, 18-тилетний Октавий, сделался властелином Рима!»

Бестужев ничего не ответил, но на него посыпался еще ряд вопросов и порою таких наивных, что когда он ушел, Борисов сказал иронически: «Вы обо всём спрашивали вашего иллюминатора, а не спросили, позволяют ли правила людей благонамеренных любить и жениться? Для нас это довольно важно!»