Томас Стриблинг - Мегафон

— Я, в сущности, ничего не видел… даже и внимания не обратил на то, чем вы там заняты.

Старый Гот повернулся к другому соседу, но не успел он подойти к нему, как тот уже скрылся в доме.

Пока его жертва безуспешно пыталась подыскать свидетелей, беловолосый юноша, нисколько не смущаясь, собрался уходить.

— Послушайтесь меня, — предостерегающе сказал он на прощание, — если до послезавтра вы не выставите семью Эстовиа из вашей лачуги в переулке Деггерс, мы навестим вас еще разок. И тогда мы уж не станем звонить, а заявимся прямо к вам в дом.

Он кивнул своему спутнику, и они двинулись к перекрестку, где их поджидало такси.

Мистер Гот остался стоять на улице, красный от гнева и возмущения. Он погрозил кулаком мирным, старинным домам, в которых укрылись его безыменные возможные свидетели:

— Будь они прокляты! Смотрят, как у человека бьют стекла, а в суд сходить, чтобы помочь соседу, им трудно! Эгоисты несчастные!

Тут он заметил женщину и мужчину, обернувшихся в его сторону, и прервал свои бесполезные сетования: неприлично было поднимать шум на тихой и мирной Пятидесятой улице. Неприлично было привлекать к себе внимание, а также обращать слишком много внимания на других или заговаривать с незнакомыми. И старый мистер Гот перестал браниться и направился обратно к дому № 16.

Дорогой он заметил, что все еще сжимает в кулаке газету.

Машинально он развернул ее старческими трясущимися руками. Газета была единственной связью между ним и жизнью. Это был бульварный листок. Старый мистер Гот читал свою газету, потому что в его сонном существовании она давала известную духовную встряску. На этот раз заголовок через три столбца гласил:

«РЭКЕТИРЫ РАЗГРОМИЛИ ЛАВКУ СИРОПЩИКОВ В ПЕРЕУЛКЕ ДЕГГЕРС. Миссис Антония Эстовиа Бросает Вызов Шайке Канарелли. Жалоба Судье Пфейферману. Сопротивление Вызвано Предвыборными Обещаниями Кандидата В Конгресс. Но мистер Каридиус, Обеспечив Себе Место В Конгрессе, Оставляет Старуху-Сиропщицу На Произвол Судьбы В Судейской Камере. Реформы, Возвещенные „Независимыми Избирателями“, отцвели, Не Успев Расцвесть…»

До сих пор старик Гот читал в своей газетке о преступлениях и вымогательствах шайки Канарелли точно так же, как зрители в кино смотрят увлекательную картину. Канарелли и его подручные стали для него знакомыми персонажами, тогда как сменяющиеся жертвы шантажистов оставались пустыми, ничего не значащими именами, марионетками, введенными для того, чтобы рэкетиры могли упражнять на них свою ловкость и мужество.

Что рука, направлявшая эти преступления, высунется из газеты и оплетет сетью его самого, казалось ему таким же неправдоподобным, как если бы с экрана кино в зрительный зал спустился призрак и положил руку ему на плечо. Но немыслимое и невозможное случилось. И вот он стоит теперь на своем крыльце, и гнев его постепенно сменяется страхом.

Старик глянул вниз, на мостовую, где валялись осколки стекла. Сверху на него смотрело окривевшее окно. Трясясь от страха, старик думал: «А полиция… чего смотрит полиция?» Но тут же он вспомнил, что вся полиция подкуплена. Неудивительно, что постовой так быстро ретировался… Теперь мистеру Готу было понятно, почему рэкетиры хотят убрать миссис Эстовиа из переулка Деггерс… до вторичного заседания суда.

Старик провел языком по пересохшим губам:

— Да… я… я не могу допустить, чтобы шайка Канарелли разнесла мою лавку… пожалуй, лучше будет, если я…

Он вошел к себе в дом и еще раз внимательно перечел всю заметку, от заголовка до последней фразы.

Интеллектуальный цемент американской жизни — газеты — содействуют по крайней мере тому, что все классы общества думают об одном и том же, хотя и с самых различных точек зрения.

Так, например, заголовок в бульварной газетке, так сильно напугавший старого мистера Гота с Пятидесятой улицы, поставил перед мисс Конни Стотт моральную проблему. Секретарь «Лиги независимых избирателей» был целиком поглощен устройством банкета в честь избрания Генри Ли Каридиуса в Конгресс Соединенных Штатов. Когда ей случайно попался на глаза отчет о деле Эстовиа — Канарелли, ее обуяли сомнения: не лучше ли приберечь денежный фонд Лиги на расходы, которых потребует ведение процесса? Мало ли на что могут понадобиться деньги: вознаграждение адвокату, оплата технического секретаря и частных детективов. Мисс Стотт все еще казалось, что дело, возбужденное против Канарелли, идет полным ходом.

Она позвонила Мирбергу и попросила у него совета. Адвокат рэкетира, ни минуты не колеблясь, поддержал идею банкета, а затем с любопытством осведомился, почему она обратилась за советом именно к нему. — Потому что его недавний взнос в «Лигу независимых избирателей» составляет большую часть кассовой наличности «Лиги», — откровенно призналась мисс Стотт.

— В таком случае, я голосую в пользу банкета, — сказал Мирберг. — По-моему, это будет очень красивый жест со стороны «Лиги» по отношению к своему победоносному лидеру.

Вешая трубку, адвокат мимоходом подумал о психологической ценности взносов в фонды политических партий. Такой взнос никогда не обезличивается и не становится частью общей суммы, он сохраняет персональное значение и персональный вес, независимо от того, куда и на что пошли самые деньги. Право же, внося деньги в фонд политической партии, деловой человек совершает истинно полезное дело для себя — а заодно, конечно, и для родины.

Пока Конни Стотт и Мирберг с разных концов города сговаривались относительно «красивого жеста», в переулке Деггерс происходили события, отдаленно их касавшиеся.

В своей развороченной лавчонке старая миссис Антония Эстовиа, навалившись грузным телом на прилавок, с тупым ужасом смотрела на стоявшего перед ней судебного исполнителя и двух понятых.

— Уверяю вас, начальник, тут какая-то ошибка. Мистер Гот ни за что бы этого не сделал.

Судебный исполнитель указал понятым на стол и пару стульев, — многолетний опыт научил его действовать, не пускаясь в разговоры. Он помахал рукой нескольким зевакам, столпившимся у дверей:

— Ну-ка, посторонитесь… Ошибка, говорите вы, мэ-эм? Какая тут может быть ошибка… Дайте людям пройти, не мешайте…

— Это все подстроено… вы сами знаете, кем…

— Вы знаете подпись мистера Гота? — спросил исполнитель.

— Да, у меня есть его расписки… Паула, достань расписки.

Черноглазая девушка стремглав бросилась к старому комоду, словно рассчитывая пресечь этим действие закона. Судебный исполнитель занялся перелистыванием документов, старательно слюнявя при этом большой палец, что люди его профессии считают, повидимому, обязательным: