Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

— Ну, мы — мужики! — рявкнул в ответ скуластый, с летними конопушинами, трогательно проступившими у него на переносице, и невыразительными глазами железнодорожник. — А ты — тля подзаборная. Поступаешь не как человек, а как падаль из подворотни.

— Я же швою команду к вам в депо приведу, мы вас вщех задушим, — зашепелявил Арсюха, — вшех до единого. Как жайцев.

— Приводи, — согласился с ним железнодорожник, тон у него был спокойным, доброжелательным, будто «паровозник» и не метелил Арсюху, — чем больше вас будет — тем лучше. Всех передавим паровозами. Понял, козёл?

«Господи, сохранить бы второй глаз нетронутым, — возникла в голове у Арсюхи тоскливая мысль, он невольно сжался. — Господи... Будет ведь сиять фонарь...»

Второй глаз сохранить нетронутым не удалось — обстоятельный железнодорожник, мастер снайперских ударов — он во всём предпочитал основательность — прицелился и нанёс очередной сокрушительный удар. Во второй глаз.

Арсюха вновь полетел на землю, всадился лицом в мочу. Взвыл бессильно.

Мысль о сопротивлении почему-то даже не возникала у него в мозгу.

— Жадавлю вас... Прямо в депо, — провыл он, сморкаясь кровью. — Вшю команду порешу.

За эти неосторожные слова Арсюха снова получил удар кулаком.

— Вонючка! — брезгливо проговорил обстоятельный железнодорожник, отряхнул руки. — И откуда вы только берётесь, из какой дырки? — В голосе его послышались презрительные нотки. — Вони много, дела мало. Баб только портите! Запомни, вонючка, — он нагнулся к Арсюхе, поднёс к его носу кулак, — если мы узнаем, что ты ещё кого-то испортил, какую-нибудь бабу — отрежем яйца... Понял?

От этого крепкого парня, от его тона веяло беспощадностью, он придавил кулаком Арсюхин нос и выпрямился.

Железнодорожники ушли, оставив Арсюху с мутной от ударов головой лежать под влажным кустом.

Придя в себя, он сжал кулаки и заскрежетал зубами:

— Я вас в депо на столбах поперевешаю. Будете болтаться, как новогодние игрушки...

Он потрогал пальцами один глаз, потом второй. Глаза болели. Правый уже затянуло настолько, что свет белый обратился в узкую, плоско стиснутую и сверху и снизу щёлочку. Арсюха невольно застонал.

Первый, кого встретил Арсюха на миноноске, был Андрюха Котлов — он с повязкой вахтенного матроса на рукаве торчал у трапа и лениво поплёвывал в воду.

— Ба-ба-ба! — воскликнул Андрюха оживлённо, увидев Арсюхину физиономию. — Это кто же тебе такие прожектора навесил на физиономию?

— Поднимай команду! — хмуро, не отвечая на вопрос, проговорил Арсюха.

— Ты что, сдурел? Говорят, мы через два часа должны отойти.

Арсюха, гулко бухая ботинками по железному настилу переходов, сбегал в умывальник, где над двумя кранами — из одного лилась холодная вода, из другого горячая — висело старое мутное зеркало, всмотрелся в его рябоватую поверхность.

Оглядел один глаз, потом другой, аккуратно помял пальцами кожу под ними и с досадою простонал:

— И заштукатурить фингалы нечем, светят, как два фонаря «летучая мышь». Пхих! — он покачал головой.

Набрав в ладони холодной воды, приложил их к глазам — сделал примочки, снова глянул в зеркало. Примочки не помогли.

Оставив бесполезное это занятие, Арсюха снова забухал ботинками по рифлёному железу переходов и через несколько секунд оказался у трапа. Андрюха Котлов находился на прежнем месте и продолжал беспечно поплёвывать в воду. Арсюха ухватил его за грудки.

— Ты команду поднял?

Андрюха неспешно освободился от захвата:

— Тихо, тихо, тихо, приятель...

— Ты почему команду не поднял?

— Хочешь, чтобы меня по законам военного времени к стенке поставили? — Андрюха поправил на рукаве повязку и поводил из стороны в сторону пальцем перед Арсюхиным носом. — Ты этого добиваешься?

— А! — Арсюха рубанул кулаком воздух и понёсся к Митьке Платонову.

Тот находился в камбузе, жарил для матросов на ужин треску, а для офицеров — котлеты. Увидев физиономию Арсюхи, Митька удивлённо присвистнул:

— Ничего себе конфетки на роже проступили!

— Митя, братуха, надо бы ребят поднять, в депо сбегать, паровозников наказать...

— Это они тебя так? За что?

— В том-то и дело, что ни за что! За то, что я моряк, — соврал Арсюха. — Встретили бы тебя в городском саду — точно так же отделали бы.

Кок приподнял над плитой тяжёлую чугунную сковороду, сделал короткое движение — и шкворчавшие в масле куски трески словно бы сами по себе взметнулись в воздух, в полете аккуратно перевернулись на другой бок и вновь легли на сковороду.

Треску Платонов собирался подать на стол вместе с давленой картошкой, заправленной искусственным английским молоком, которое он разводил из порошка. Получалось очень вкусное пюре. Господ же офицеров Митька собирался порадовать котлетками из нежной телятины, привезённой командиром миноноски с рынка.

Лебедев купил телятину на свои деньги, доставил её на корабль, кинул коку на стол.

— Сготовьте нам что-нибудь, — попросил он, — не то в последние дни сплошная треска... Треска утром, треска вечером, треска в обед... Не то, что раньше.

Раньше Платонов угощал господ офицеров блюдами из французской кухни, но в последнее время стал лениться.

— А что сготовить-то, господин лейтенант? — спросил он.

— Да хотя бы котлеты, — взгляд у Лебедева сделался задумчивым, — я помню, в детстве наш повар в имении готовил роскошнейшие котлеты из телятины — с пальцами проглотить можно было. Столько лет прошло, а вкус этих котлет до сих пор не выветрился из памяти.

Котлеты на сковороде кок уважительно перевернул деревянной лопаткой.

Поправив на голове колпак, Платонов откинулся назад. Поцецекал языком:

— Расписали тебя, как поднос, с которого подают баранки к чаю. Картинка!

— Не мели языком, Митька! Помоги поднять народ! Иначе, если не ответим, паровозники нас потом метелить будут, как царь Пётр шведов.

— Давай поступим так, Арсюха. Ты пробежи по койкам, по ребятам, поговори с ними, а я мозгами пораскину, что можно сделать. Лады?

— Лады, — Арсюха обрадованно рубанул рукой воздух, — значит, поддерживаешь меня?

— А почему бы не поддержать хорошее дело? — Кок отодвинул сковородку с треской в сторону — рыба готова, надо жарить вторую сковороду.

Арсюха помчался в кубрик поднимать матросов.

Вернулся обескураженный, с погасшим взглядом — сквозь узкий, набрякший фиолетовой краской сжим глаз что-то влажно поблескивало: вода — не вода, металл — не металл, муть какая-то, одним словом, в глотке что-то побрякивало, будто Арсюха наглотался гвоздей, либо того хуже — свинца.

— Ты представляешь, — пробрякал он свинцовым голосом, — ни один из этих кошкоедов не поднялся...