Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

— Юрьев на это не пойдёт, — заметил начальник контрразведки. — Не понимаю только, зачем его оберегают англичане. Берегут, будто он племянник королевы.

— А я и не сказал, что это должен быть Юрьев. Я сказал — типа Юрьева... Какой-нибудь крикун, похожий на попугая.

— Если Скоморохова не изолировать — вам придётся включать его в состав правительства, — предупредил начальник контрразведки.

Общество в Архангельске неожиданно разбилось на три части: правые — это так называемое оборонческое крыло, сторонники создания могучей северной республики, ничего общего не имеющей с Россией; центр — это обычное колеблющееся болото, ни нашим, ни вашим, с одной лишь программой — уцелеть бы самим; и левая часть, готовая сложить знамёна и сдаться — пораженцы, менее всего привечаемые Миллером. Скоморохов прыгал по всем трём островам, как кулик по трясине, даже лапы себе не замачивая — передвигался, будто посуху.

— Да, — согласился с начальником контрразведки Миллер, — придётся включить Скоморохова в состав правительства и тем самым сделать своим.

— Он не пойдёт на сближение, — отрицательно качнул головой начальник контрразведки. — Мы этого деятеля изучили очень хорошо.

— Вот когда не пойдёт на сотрудничество, сударь, тогда и будем принимать решение.

Начальник контрразведки наклонил голову с ровным, будто по натянутой нитке отбитом пробором, подхватил папку и удалился из кабинета с сухой миной на лице: ему не нравилась мягкотелость Миллера.

Серьёзная обстановка сложилась в Мурманске. И не только из-за разнузданности председателя местного совдепа, даже летом не снимавшего с рук перчаток — чтобы удобнее было бить в морду и не сдирать кожу с мослаков. На всех мурманских углах, на всех митингах Юрьев обзывал Ленина и Троцкого предателями и немецкими наймитами, не стесняясь, ругал их матом, иногда подбирал рифму и глушил их на митингах матерными стихами, что вызывало неизменные аплодисменты; на всех кораблях создал судовые комитеты, которые правили бал, дружно ругали Миллера и мочились в фикусы, стоявшие в офицерских кают-компаниях.

Капитан первого ранга Чаплин [18], командовавший флотилией в Архангельске, допустил ошибку, отправив в Мурманск половину флотилии, — надеялся силой исправить ситуацию, но из благой затеи этой вышел пшик: белые корабли, приписанные к Архангельску, сами перелицевались в красных, избрали судовые комитеты и теперь также на все лады ругали Миллера.

То же самое произошло и с непослушными солдатами с Иоканги, отказавшимися подчиняться своим офицерам, — их отправили на Мурманский фронт, в результате красные получили надёжных сторонников.

Чаплин, желая исправить ошибку и замолить свои грехи перед Миллером, повёл наступление по Двине. Небольшая команда двигалась сейчас и по Онеге.

Онежские всегда держались особняком, диктовали свои правила — не подчинялись ни англичанам, ни Миллеру, ни красным, сражались яростно, до последнего патрона, если не хватало патронов, дрались кулаками и зубами, отстаивая свои дома, землю свою и разом стихали, едва незваные гости покидали их край — на чужой земле драться они не желали и вообще делали вид, что все драки и драчки, войны и прочее битие носов, происходящее в северном краю, к ним не имеет никакого отношения.

Справится ли малочисленная экспедиция с онежскими упрямцами, Миллер не был уверен.

Через несколько дней Миллер перетасовал своё правительство. В его состав включил и энергичного крикуна... Скоморохова.

Работать в правительстве оказалось труднее, чем кричать на разных углах — тут требовалось и ответственность взять на себя, и толковую бумагу англичанам сочинить, и просто, засучив рукава, повкалывать. Вкалывать Скоморохов не любил, да и, если честно, не умел, перетянуть правительство на свою сторону и затеять очередную свару Скоморохову не удалось, поэтому он со своими единомышленниками — таких в правительстве набралось несколько человек — решил «соскочить с телеги» прямо на ходу. Что, собственно, тут же и сделал: громогласно объявил правительство контрреволюционным — «куда более контрреволюционным, чем прежнее», выкрикнул ошалевшим от такой непосредственности своего коллеги министрам в лицо: «Победа будет за нами!» — и сиганул в кусты.

Следом за ним посигали в кусты и его единомышленники. Никто ногу не сломал. Хотя люди из окружения Миллера демонстративно зажимали носы — кое-кто из беглецов не сдержал внутренних позывов.

Скоморохов вновь занял своё место в губернской земской управе, стал покрикивать оттуда. Сочинил несколько лозунгов, главным из которых был примиренческий.

— Самое важное сейчас — замириться с коммунистами, — вещал он из председательского кресла, — поскольку нам с нашими генералами ничего не светит, даже тарелка собачьей похлёбки в какой-нибудь подворотне. Генералы загубили революцию на всех фронтах без исключения. Власть Миллера хуже власти большевиков. Если мы сейчас с большевиками заключим мир, то переход власти к ним совершится безболезненно, без всяких репрессий с их стороны.

Сторонники Скоморохова, которые в обязательном порядке посещали все митинги, где их шеф выступал с такими речами, бурно аплодировали ему, орали «Браво», подбрасывали в воздух шляпы, солдаты мрачно поглядывали на «антиллихентов» и наматывали новые лозунги на ус, чтобы потом, в окопах, поделиться ими с товарищами по оружию и поразмышлять о собственном месте в этой непутёвой жизни. Воевать не хотелось никому.

В здешних водах парился, прогреваясь на солнце до самых килей, флот — тот, который не отправили в Мурманск, — броненосец «Чесма», вооружённая яхта «Ярославна» и северная гордость — ледоколы, способные разломать любую стальную корку, если та стиснет лютые полярные моря, — «Минин», «Сибиряков», «Русанов», «Таймыр», «Сусанин», «Канада». И хотя Миллер гордился своим ледокольным флотом, на судах этих часто вспыхивали митинги, слышались угрозы и мат, матросы разворачивали красные флаги и старались загнать офицеров в каюты.

Чем дальше, тем больше гнил флот, становился ненадёжным. Назревали перемены. Они ощущались буквально физически, висели в воздухе, как мертвецы на перекладинах. Скоморохов продолжал вещать:

— Войска Миллера ослабли настолько, что их можно сбросить в море одним пинком ноги.

Миллер, слыша это, только морщился: не нравились ему такие речи, прервать их он мог лёгким нажатием кнопки — стоит ему только надавить пальцем на эбонитовую пуговку, привинченную к письменному столу под крышкой, как тут же нарисуется контрразведка и сделает всё, что нужно, и Скоморохов больше не будет открывать свой рот. Однако будучи человеком добрым, принципиальным противником насилия, Миллер не мог пойти на это — он морщился и терпел...