Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

Однажды — это было зимой тридцать третьего года — Миллер обнаружил Маслова у себя на кухне в парижской квартире: тот, расплываясь, будто блин, который намазали сметаной, что-то ворковал на ухо экономке, довольно смазливой француженке; увидев Миллера, он вскочил и лихо стукнул задниками лакированных галош.

— Пройдёмте ко мне в кабинет, — сухо велел ему Миллер.

Гость, подмигнув экономке, поспешил переместиться в кабинет председателя РОВСа, по самый потолок заставленный книгами.

— Ну-с, я вас слушаю, — сухо и сдержанно произнёс Миллер.

— Я нашёл деньги для борьбы с советской властью, — с пафосом воскликнул Маслов. — Большие деньги.

— И-и... кто же их даёт вам? — с улыбкой спросил Миллер.

— Английская герцогиня Атольская.

— Не слышал о такой.

— Атольская тесно связана с группой крупных финансистов. Финансирование будет надёжное, деньги польются широким потоком. Условие одно, прежнее, что было и раньше: две самые крупные русские организации должны быть объединены...

— Какие организации?

— Крестьянская партия и РОВС.

РОВС, конечно, был крупной организацией, но вот «Крестьянская Россия», которую представлял этот господин... В многочисленности и весе этой партии Миллер не был уверен.

Чутьё его не подвело: вскоре он узнал, что Маслов — это обыкновенный щипач, жулик, специалист по мелкому, не самому умному на свете мошенничеству: чтобы добыть деньги, он готов был объединить кого угодно с кем угодно, румынского короля с мотоциклеткой, а албанского феодала с ангорской козой, лишь бы это дело принесло «бакшиш» — желательно монетой звонкой золотой чеканки. Иногда обман ему удавался, и Маслов торжествовал...

— Что вы можете сказать о белой эмиграции, находящейся ныне в Китае, в частности в Харбине? — спросил у Миллера следователь.

— Контакты у Парижа с Харбином были очень слабые... Это дело не сложилось.

— А если поточнее?

— В тридцатом году генерал Дитерихс [50], возглавлявший Дальневосточный отдел РОВСа, сообщил мне из Шанхая, что в приграничной полосе в Сибири, в Приморской области, в Приамурском крае и в Забайкалье вспыхнуло восстание, и просил поддержать его. Вопрос сводился к поддержке деньгами и людьми. Ещё — оружием...

Миллер замолчал, следователь нетерпеливо пристукнул карандашом по столу.

— Что было дальше?

— Дайте вспомнить. Дальше Гире Михаил Николаевич — он был председателем Совещания послов — высказался против денежной помощи, причём сделал это очень резко, категорично. Что же касается помощи оружием, то очень скоро выяснилось, что ни в одном европейском порту мы не можем погрузить оружие на борт судна — все порты по рукам и ногам связаны международными запрещающими соглашениями. Была ещё бредовая идея купить собственный пароход, но она оказалась невыполнима — у нас не было таких денег. — Миллер неожиданно вздохнул, развёл руки в стороны, словно бы иллюстрируя этим беспомощным движением ситуацию. — А потом оказалось, что и помощь наша здорово запоздала: летом тридцатого года от того восстания остались лишь одни воспоминания.

— Такие люди, как братья Стульба, вам известны?

— Они приходили ко мне в тридцать третьем либо в тридцать четвёртом году, точно не помню...

— Что вы о них можете сказать?

— Обыкновенные авантюристы. Как и Маслов.

— Что они у вас просили?

— То же, что и все, — денег.

— Что вы им пообещали?

— Перебросить несколько боевых групп в Петербургскую губернию, чтобы поднять там восстание.

— Петербургской губернии уже нет — есть Ленинградская область.

— Всё равно, — равнодушным, недрогнувшим голосом произнёс Миллер — он уже устал.

Когда Миллеру наконец принесли в камеру стопку желтоватой, выцветшей от времени бумаги, ручку со скрипучим стальным пером «рондо» и школьную чернильницу-непроливашку, он немедленно уселся за стол и написал многостраничную записку «Повстанческая работа в России», куда включил все сведения, известные ему, о попытках поднять восстание в стране Советов. (Эта записка ныне хранится в Центральном архиве ФСБ России. — Прим. авт.).

Потом, в том же октябре тридцать седьмого года, он послал наркому внутренних дел СССР Ежову [51]пространное письмо, в котором предложил «открыть новую эру возвращения эмигрантов домой», пытался уверить «Ёжика» в том, что если объединить его, генерала Миллера, усилия с усилиями генерала Кутепова (Миллер почему-то верил, что генерал Кутепов жив), то этого будет вполне достаточно, чтобы люди начали возвращаться в Россию и прекратили всякую враждебную деятельность по отношению к СССР.

В частности, он написал: «Если бы нам дана была возможность лично убедиться объездом обоим вместе (Миллер имел в виду себя и генерала Кутепова) хотя бы части населения страны в том, что оно довольно установившимся порядком в области экономической и общегосударственно-административной и что оно не стремится в массе к перемене власти и общегосударственного порядка, одним словом, что существующее положение отвечает «воле народа», то наш долг был бы об этом сообщить эмиграции, дабы открыть новую эру возвращения русских людей в Россию, население которой получило наконец-то такое правительство и такое государственное устройство, которое его удовлетворяет и соответствует улучшению его благосостояния.

Но нужны по крайней мере 2 голоса — Кутепова и мой, чтобы эмиграция хотя бы непредубеждённо поверила или по крайней мере прислушалась и задумалась бы о дальнейшем.

А там уже будет зависеть от Советского правительства — дать желающим возможность вернуться, послать своих «ходоков» и вообще поставить возвращающихся в такие условия жизни, чтобы они не противоречили нашим заявлениям.

Тогда вопрос о русской эмиграции ликвидируется сам собой в течение нескольких лет, а вопрос о необходимости борьбы и взаимоуничтожения русских людей отпадёт для большинства эмиграции тотчас же в самое ближайшее время».

Ни записка о повстанческой работе, ни письмо Миллера наркому Ежову следователя Власова не удовлетворили, он поморщился недовольно:

— Это не то, совсем не то...

Записку о повстанческой работе он вернул Миллеру:

— Поработайте ещё, тут нет ничего путного, а письмо... — Власов двумя пальцами приподнял несколько листков бумаги, сцепленных железной скрепкой, — я, так и быть, передам товарищу народному комиссару.

Ответа на письмо Миллер не получил, записку о повстанческой работе он переделал и вновь отдал Власову.

Тот бегло, по косой, прочитал её и вновь недовольно поморщился:

— Опять не то.

Побледневший Миллер смято пробормотал:

— Извините!

Он поймал себя на мысли, что боится следователя, боится его уловок, того, что тот загонит его в угол, — и ощущал почти физическую боль от косых взглядов Власова, от его брезгливо сдвинутого на одну сторону рта, от мутной плёнки, неожиданно наползавшей тому на глаза...