Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

— Прошу извинить меня за вчерашнее. Я был пьян.

— Да, вы были виноваты, но я вас извиняю, — ответил Янович.

Эти слова Яновича резанули его. Какая самоуверенность! Он извиняет! А кто мне выламывал палец и так же грубил, как я? И Лев, меняясь в лице, проговорил отчетливо и жестко:

— Виноваты оба. Я предлагаю вам в свою очередь извиниться передо мной.

У Яновича как бы распахнулись глаза, он посмотрел на Толстого и, к удивлению последнего, сказал обезоруживающе просто:

— О, пожалуйста, извините. Конечно, я был виноват! Я должен был сразу догадаться…

В Грозной под начальством князя Барятинского постепенно собралась уйма народа: восемь сотен линейных казаков и восемь батальонов из пехотных полков да свыше двадцати легких и батарейных орудий 19-й, 20-й и 21-й бригад и конно-казачьей 15-й батареи. И плюс саперы. Солдаты были в полушубках, но мушкетеров — например, тенгинцев — можно было узнать по папахам.

Артиллерии было много, но орудия, в большинстве отлитые в 1806-м, 1807-м и 1812 годах и уже выдержавшие сверх четырех тысяч боевых выстрелов, были изношенные: у одних стерт верх мушки, у других в лафетах так обгнили гнезда в хоботе, что невозможно было укрепить подушку… В ротах Кабардинского и Куринского полков, особенно часто принимавших участие в боях, насчитывалось самое большее по сто двадцать — сто пятьдесят человек вместо положенных по штату двухсот восьмидесяти трех.

Безалаберная жизнь продолжалась все то время, что стояли в крепости, то есть почти месяц. Много пили и играли в карты.

Цель похода была та же, что и в прошлом году: продолжить вырубку лесов, устройство просек и новых укреплений в Чечне. В свое время храбрый Хилковский смотрел на все эти дела как на ненужные, бестолковые, и его скептические и даже презрительные замечания Лев Николаевич вложил в рассказе «Набег» в уста капитана Хлопова. Завал? «Да его каждый год берут. Возьмут да и уйдут назад; а к будущему году его еще лучше укрепят». Но что думал Хилковский сейчас? В прошлом году шли из Грозной на Куринское и далее, и в этом году также. Разве что район вырубки другой. А сколько времени в Грозной стоим!

Прошлогодний январский поход начался удачно, но действия, предпринятые Барятинским в Малой Чечне, в районах Гойты и Рошни, были безрассудные, и в результате этого безрассудства погибли оставшийся с малой охраной без прикрытия атаман Кавказского казачьего войска генерал-майор Круковский, командир Волжского казачьего полка Полозов и другие. Но, видно, таким баловням судьбы, как Барятинский, все прощается, размышляли товарищи Льва Николаевича по оружию. Недаром же не так давно, до назначения его начальником гренадерской бригады, Барятинский был в свите наследника престола и наследник к нему явно благоволил. По слухам, князь Воронцов даже не выговорил Барятинскому за его лихие дела в Малой Чечне, а только выразил сожаление по поводу гибели таких людей, как генерал Слепцов, убитый незадолго до этого, и генерал Круковский. А император за тот поход пожаловал Барятинскому чин генерал-лейтенанта.

Ныне Барятинский стал много осторожней. Задержка большого скопления войск в Грозной была с его стороны не выражением неоправданной медлительности, а военной хитростью. Барятинский хотел заставить тавлинские полки, которые Шамиль привел с собой в Большую Чечню, подольше испытать тяготы зимы, подольше посидеть на шее местного населения, вынужденного давать им приют и пропитание, а значит, вызвать недовольство, которое бы и осложнило их, тавлинцев, положение. И этот расчет оправдался.

Двадцать восьмого января отслужили молебен. Солдаты и офицеры стояли обнажив головы и крестились. Раздался молодой голос священника: «Спаси, господи, люди твоя…» Священник со святою водой обошел ряды. Часть войска Барятинского с песенниками впереди выступила из Грозной и через день прибыла в укрепление Куринское. Неделю-другую спустя она начала вырубку на юго-западном склоне Качкалыковского хребта — на пути к берегу Мичика, где и находилась главная позиция Шамиля. Войск у Шамиля было на этот раз почти вдвое больше, чем в прошлом году: десять тысяч горцев. Но орудий прибавилось… всего одно. При этом многочисленном войске было лишь пять орудий!

В середине февраля лагерь оживился; началось знакомое по прошлому году движение — скрип повозок, сдержанные выкрики, заученные команды; в самом себе, как и в других, Лев Николаевич ощущал бессознательную отвагу, чувство опасности и готовность встретить ее.

Дивизион (семьдесят девять рядовых, семь — в их числе Лев Толстой — фейерверкеров, три обер-офицера и один штаб-офицер) выступил вместе со всей артиллерией Чеченского отряда под начальством командира 20-й артиллерийской бригады полковника Левина. С артиллеристами следовали два батальона пехоты, а за ними штурмовая колонна.

Ночь с шестнадцатого на семнадцатое февраля была сырая, мглистая. В темноте подтаскивали орудия. Тяжелое дыхание солдат, храп коней, скрежет вокруг и под ногами. В такую ночь сидеть с друзьями и говорить о чем-то возвышенном… Завтра день его, Льва Толстого, ангела. Но вот уже второй год подряд именно в день ангела начинается кровавое дело.

Рассветало, и природа медленно сбрасывала с себя ночное оцепенение. Открылась панорама вокруг. Вражеские позиции, скрытые кустарником. А потом миг, когда все замирает перед грозой.

Начался бой. Четырнадцать орудий против пяти. И каждое нащупано, расстояния выверены. Лев Николаевич стоял у своего орудия. На этот раз он командовал взводом. Впервые. Дымы застилали утреннее солнце. Запах гари. Легкий озноб, начавшийся было на рассвете, прошел. В груди сжимает, ёкает, но и это пройдет. Солдаты суетятся деловито — ни одного лишнего движения. Неправдоподобное солнце, неправдоподобное взгорье. И зоркость охотника, математический расчет. То здесь, то там блеснет огонь. Ничего не скажешь: веселые именины! Пробежал Алексеев. Тут поблизости был и командир Олифер. А что, если в него — из пушки? Вот сам Шамиль заряжает — сам Шамиль! — и невозможное бывает возможным — и бац…

Шум, грохот, лай и рычание жерл… Был в этом шуме и его, Льва Толстого, голос. Обыкновенный человеческий голос, отзывавшийся отрывистым грохотом и огненным плевком жерла. Год назад в этот же день было подбито колесо орудия и он чудом избежал гибели — смерть споткнулась возле того места, где он стоял.

О, этот чистый горный воздух, смешанный с запахом пороха и пота. Лев Николаевич внимательно следил за действием, которое производят ядра, посылаемые его орудием. Не всегда можно было определить точно, но все же… Гм. Артиллерийская дуэль. Бедные деревца, срезанные огнем. Бедный Шамиль! Против кого ты надумал выстоять! Вытянув шею, Толстой ясно увидел знаки, которые подавал издали солдат-наблюдатель. И вскрикнул. Выстрелом из его орудия была подбита одна из пушек Шамиля. Потный, раскрасневшийся, он оглянулся на солдат, как бы ища подтверждения. Солдаты улыбнулись ему. И он улыбнулся, кивнул. Обтер платком лицо, шею. А февральская сырость, а влажный блеск солнца… И боль в горле.