Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

Несмотря на свист пуль, Гуляевы нет-нет и выбегут к калитке, хотя из окон квартиры вся улица была как на ладони.

В воротах, в подъездах жались фигурки в казачьих папахах, с винтовками в руках… Труден был путь к булочной, разве лишь перебежками доберешься, но на второй день боев булочная закрылась. Значит, не напрасно мать сделала запас муки, заготовила вяленой рыбы, овощей в кадках — предчувствие не обмануло ее.

По словам казаков, заходивших во двор, центр города был в их руках. Значит, почти все улицы, ведущие к Крепости, где оборонялись рабочие, заняты были казаками. Вот туда, к Крепости, и были обращены взгляды матери и братьев Гуляевых, туда же направлены и дула казачьих винтовок.

Улица пуста, затаилась. Откуда-то вдруг появился на площади перед Артиллерийской человек в потертом пальтишке с поднятым воротником, руки — в карманах. Один как есть на широкой площади, под высоким небом. Казаки, должно быть, в изумлении смотрели на него и не стреляли. А он вдруг, широко размахнувшись, метнул — граната разорвалась, снег подняло, казаки схватились за ружья, и человек в худой одежонке с поднятым воротником остался лежать на улице.

Из двух дворов выбежали казаки во главе с офицером, упали на одно колено и дали залп по бойницам Крепости. И врассыпную — назад. Этот прием они за день повторяли не раз. Но мертвого до самой ночи никто не убрал — опасно. Лютость с каждым часом возрастала с обеих сторон.

Санька стал рваться к Крепости, но мать повисла на его плечах:

— Не пущу! Не пущу! Отец не велел! Рано тебе!..

Был предвечерний час, когда разлетелись вдребезги стекла в пустой комнате, где недавно заседал Рабочий комитет.

— Это с Горкиного двора стреляли, — сказал Алексей, — это их Горка навел.

Мать возразила:

— Они, поди, и без его подсказки знают.

А вскоре пуля ударила в голландскую печь, у которой мать грелась по вечерам. И над изголовьем кровати, на которой спали Алексей с Володькой, две пули просвистели, завязнув в стене. Сквозь разбитое окно хлынул морозный воздух, мать кинулась закрывать пробоину одеялом.

Вечером, стуча прикладами карабинов, в прихожую вошли двое: у одного седая прядь над виском, и по одежде, по осанке можно было понять, что благородного звания, а другой — стриженый юнец, по всем статьям казак.

— Чайку не согреешь, хозяюшка? — сказал седой.

Мать молча бросила в кипяток чай из последней пачки «Высоцкого и К°».

Старший вытащил из кармана кусок вывалянного в табаке сахара, обмакнул его и стал пить вприкуску, приговаривая:

— Что, мать, туго приходится?! Это и есть гражданская война. Не смогли немцев, так своих приканчиваем. У нас командир из новоиспеченных: «Гя-рой». Новый Кузьма Крючков.

Вовка улыбнулся незаметно.

— Ваши казаки у нас все стекла побили, — сердито сказала мать.

— Тут виноватого с огнем не сыщешь. Пуля дура. Ей не прикажешь.

Непрошеный гость вытер нежданно чистым носовым платком оттаявшие мягкие усы и поднялся, за ним и казак.

— Спасибо за угощенье. Не больно ты разговорчивая, мать. Оно и понятно. Ну, да ничего. Еще день-два… У нас три казачьих полка и офицерский отряд. А их — солдатский полк да Красная Гвардия из штатских!

И они пошли прочь, и у порога молодой казак, не проронивший слова, обернулся, посмотрел злыми глазами, громко за собой хлопнул дверью.

— Если эти верх возьмут, не видать нам нашего отца, — не обращаясь ни к кому, сказала мать. Одним вздохом сказала, как бы и не словами.

— Не возьмут, — жестко сказал Санька.

Прошел и день, и два. Казаки заходили во двор, хвастали, что Крепость окружена и теперь дело верное…

В городе занялись пожары. Небо по вечерам стало красное, огненное, здесь и там пламя взметывало вверх, точно из преисподней вырывалось. Горело и на Артиллерийской. Пес Полкан метался по двору, а потом пропал вдруг. Вспыхнуло близко, через дом. Хозяин — недавно еще богатый купец — бегал с веранды на веранду, заламывал руки:

— Все пропадем! Дому сто лет скоро. Сгорит, что березовое полено!..

В черное небо взлетали искры, горящие головни, огонь плясал внутри и выхлестывался сквозь окна. Трещали балки, вокруг было жарко, светло, соседи стояли поодаль, молча смотрели. Было в пожаре что-то весело-разрушительное и страшное — не лачуга горела, а жилой дом!

Надо было спасаться. Мать, поставив в русскую печь калачи из белой муки, с шумом задвинула заслонку и быстро собралась в дорогу: завернула в простыни одежду, белье, затянула узлы… Из всех дверей выходили на открытые веранды мужчины и женщины с узлами и корзинами. За ними плелись дети. Кров оставался позади. Вдогонку — горящее небо. Люди торопились по улице, втянув голову в плечи, держась поближе к домам, от пуль хоронясь за выступами. Красное небо плясало и падало на них.

Гуляевы шли в хвосте. Мать, замирая сердцем, пропустила детей вперед, как бы прикрывая собственным телом. Ах, только бы не в голову… Самое трудное — пройти Артиллерийскую, ныне такую долгую… И прошли, невольно прислушиваясь к стону горящих деревьев и свисту пуль. И не столь опасную Тарасовскую миновали.

Гуляевы остановились перед подъездом, который был знаком только матери с Санькой. Здесь жила родственница их, двоюродная сестра матери. Она ахнула, отворив дверь. Мать прочла на ее лице испуг, по отступать было поздно. Из комнаты вышли две девочки лет пятнадцати и двенадцати, чистенькие, в белых блузках. Мать опустилась на стул, развязала платок. Потом сестра увела ее для разговора. Братья Гуляевы рассматривали обстановку и девочек. Алешино внимание привлекли писанные маслом картины в золоченых рамах, большой шифоньер… А Володьку более всего восхитило, что тут же в квартире уборная, да теплая, чистая, и даже с туалетной бумагой в ящичке, чего он никогда не видел.

Они освоились быстро, мальчики на время забыли о пожарах, о стрельбе. Пока женщины хлопотали на кухне, Санька усадил старшую из девочек в кресло, велел закрыть глаза и начал издали гипнотизировать. Он выделывал руками разные пассы, потом подошел, наклонился и поцеловал ее в губы. Алешка при этом внезапно распрямился, точно пружина, ожидая взрыва, но девочка, вскочив, засмеялась и погрозила Саньке пальцем. Тогда Алеша набрался смелости и сказал:

— Давайте сыграем во что-нибудь.

— В карты, — сказал Володька, и Алеша грозно посмотрел на него.

— В фанты, — сказала младшая из девочек.

— С поцелуями? — спросил Санька.

— Конечно, — уверенно ответила старшая.

А Володьке сунули в руки альбом для рисования, цветные карандаши, но его разморило в тепле, и он заснул. Он проспал до позднего вечера. На ночь мать перенесла его на тюфяк и положила рядом с Алексеем. Саньку устроили на раскладушке.