Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

Алексея выписали из больницы, и он пришел домой. Мать велела ему дать телеграмму Илье. Братьям не верилось, что на почте принимают частные телеграммы, но оказалось, принимают.

Алексей говорил:

— Если мама не умерла ни в первые, ни во вторые сутки, то пройдет и осложнение. Выздоровеет.

Но почему же так скучно, ничто не веселит? Почему и Алешка скучный, ни разу ни над чем не подшутит?

Мать не выздоровела. Она умерла на шестые сутки. Тихо, смиренно отдав душу жестокой и бессмысленной Бесконечности.

Братья и час и другой сидели друг перед другом. Без слов.

Пришел Сергей Иваныч.

— Значит, одни остались, — сказал он. И перекосился весь, затряс головой: — Нет семьи. А была…

Где наш дом? Где наши беседы за вечерним чаем?

За гробом матери шли братья да Сергей Иваныч, да тетя Маруся с Николашей. Ни надгробных речей, ни отдаленной хотя бы музыки или одного отрывочного звука трубы. Лишь неслышимая и печальная музыка сфер. Да недетская тоска, что скорбью надрывает сердце.

Телеграмма Алексея плыла к Илье по воздушному океану трое суток. Она пришла к нему в тот момент, когда он готовился к демобилизации. Верочка уже успела снять с себя военную форму и, как говорится, сидела на чемоданах, поджидая мужа.

— Все равно ты будешь тащиться до Астрахани дней пятнадцать, — сказал начсанслужбы. — И обратно столько же. Тебя не будет, и начинай все сначала. И оттянут демобилизацию еще на полгода. Подожди недельку и поедешь вольным казаком.

Илья внял совету, и за полторы недели все документы были оформлены. Но поезд… словно он не по рельсам шел, а его волочили по песку. И эти бесконечные стоянки по суткам, по двое…

На одной из станций в вагон бодро взобрался военный с легким чемоданчиком в руке и тотчас уселся рядом с Ильей.

— Не узнаете? — сказал он. Это был Паничев. Он был явно навеселе, в глазах прыгали веселые, бойкие огоньки. — Не желаете ли? — И протянул Илье пачку папирос «Ира».

Они закурили. В вагоне было душно. Верочка пересела в конец вагона, поближе к двери.

— Значит, вы по чистой? — говорил Паничев. — Намерены продолжать образование? Похвально. Практика у вас была богатейшая. Хоть прямо в профессора производи. А я в Москву. Буду работать в штабе. Здесь, знаете ли, неспокойно. — Он придвинулся, его губы едва не касались уха Ильи. — Бывших казачьих офицеров, несмотря на последующую службу в Конармии, того… в расход. Я не казачий, я бывший царский, но от греха подальше. В Москве, в штабе спокойней как-то. И перспектива… Да, знаете ли, победили. А чем? Как вы думаете?

— Душно, — сказал Илья. — Пойду в тамбур.

— О, с большим удовольствием, — подхватил Паничев. Щеки его пылали, как раскаленная топка. — Большевики сумели понять то, чего не поняли ни Николай Второй, ни болтуны эсеры, — продолжал он, стоя в тамбуре и размахивая дымящейся папиросой. — России нужна сильная власть. Митингование продолжалось менее года. Думаете, нэп надолго? Нет, это лишь способ несколько расслабить перенапряженный организм. Да-с, сударь, ненадолго. Сумели выкачать либерализм, как насосом, многому научились, и это хорошо. Не нужен нам либерализм, нам нужен железный кулак! Диктатура!

Ветер раскачивал деревья, листва дрожала, светило солнце, и поезд набирал скорость, проталкиваясь в этом качающемся, трепещущем мареве света, дрожащей листвы. Мысли Ильи были далеко, в Астрахани, расстояние томило его. И он не слушал… Впереди были еще станции, станции, неподвижные составы товарняка, хвосты уходящих поездов, вызывающих новое томление и зависть.

— Придется продать кое-какие мамины вещи, — сказал Алексей. — Не идти же воровать вместе с беспризорниками? Пока нет путины, не устроишься и на лов. Давай по очереди.

Они отобрали что похуже, и Володя отправился. Он проторчал на базаре целый день и наконец сбыл материно пальто, ботинки, шерстяное платье. Рынок опустел, когда он начал поиски съестного. Успел захватить продавца лишь в одном готовом к закрытию ларьке.

Спускались сумерки. У выхода с базара, шагов за десять, Володя, прижимая к груди хлеб и полкруга колбасы, увидел перед собой цепочку беспризорников. Он всегда распознавал их сразу: по немытым лицам, по лохмотьям одежд… Он мог бы повернуть, кинуться вон. Гордость не позволила ему.

— Отдавай! — спокойно сказал беспризорник, что шел в центре стайки. И тотчас Володя оказался в кольце. Он без сопротивления отдал колбасу и хлеб.

— Деньги отдавай, — сказал тот же беспризорник. И руки Володиных сверстников потянулись к его карманам. Это было уже слишком… С внезапно подхватившей его энергией бешенства Володя оттолкнул ближайшего, разорвал кольцо и выметнулся вон. Он перемахнул мостовую и остановился. Вожак сделал ему знак и с поднятыми вверх руками пошел к нему.

— Не подходи! — крикнул Володя.

— Не подойду. Сдаюсь, — сказал вожак, остановясь. — Давай дружить. Ты мне нравишься. Отец, мать есть?

— Никого нет. А дружить не стану. Прощай! — и побежал.

Неподалеку от дома, на берегу Канавы, он увидел троих. Они играли в карты. Один из них был Алексей.

Володя тронул Алексея за плечо. Алексей поднялся. Взял колоду. Начал рвать на мелкие куски — по пять-шесть карт кряду. По набережной, внимательно оглядев подростков, прошел дядя Ваня.

— Я проиграл мамину блузку, — сказал Алексей. — С блестками.

Это была любимая материна блузка. Она надевала ее по праздникам и когда были гости.

— Не дам, — сказал Володя.

— Не начинать же нам опять драться, — сказал Алексей выразительно, и Володя понял, на какую драку намекает брат. — Я обещал. У меня нет денег. Много проиграл.

— Зачем ты играл?

— Не знаю, — сказал Алексей. — Мама умерла не от холеры. Ее можно было вылечить.

Они всей гурьбой поднялись на набережную, пошли к дому.

— Вы здесь подождите, у ворот, — сказал Алексей своим партнерам. Братья вошли в залу, Алексей вытащил из платяного шкафа блузку с блестками. Володя отвернулся. Пошел следом за братом. Пока Алексей спускался по лестнице, Володя обдумывал странные его слова. Взгляд его упал на стол, на распечатанный конверт. Это было письмо от Петра Петровича. Петр Петрович благодарил мать за гостеприимство, за доброту, справлялся о здоровье Алексея и тут же сообщал: он добрался пароходом до Саратова, а оттуда поездом до Москвы. Судовой врач, внимательно обследовавший его, поставил диагноз: отравление красной рыбой. Признаки, сходные с заболеванием холерой, но холеры нет и в помине. Сделал промывание желудка, усадил в ванну. И прочие средства… Самое главное — сразу поставить диагноз и начать лечение.

«То, что вы не заболели, — писал Петр Петрович, — это счастье. Ведь вы по своей доброте и на этот раз обделили себя за обедом. И Володе осталось совсем немного…»