Джордж Грин - Страж

На какой-то момент мы застыли с изумленно раскрытыми ртами. Кухулин выбрался из обломков колесницы и целеустремленно направился к следующей. Конор шагнул вслед за ним.

— Племянник, — позвал он и, когда мальчик оглянулся, показал ему в сторону своей колесницы.

Мы были поражены щедростью подарка короля, в то же время понимая, что он, вероятно, спас от разрушения большую часть других колесниц.

Королевская колесница была самой большой в Имейне. Слегу сделали из цельного ствола, пол вырезали из одной дубовой доски, боковые части соорудили, выгнув кусок коры, а по всей окружности шли три обруча, выкованные из красного золота. По бокам сверкали бронзовые ручки, поводья и уздечки были украшены яркими драгоценными камнями. Лицо Кухулина засветилось от радости. Он поднялся на колесницу и походил по ней, что-то проверяя, к чему-то прислушиваясь. Потом он повернулся к королю, светясь от удовольствия.

— Вы разрешите?

Король улыбнулся.

— Конечно, — ответил он. — Она твоя.

Мы с Оуэном знали, что Конор очень ценил и свое копье, и колесницу, которые считались лучшими в Ольстере. Это делало подарок еще более щедрым. Однажды я видел, как Оуэн подарил свой кубок какому-то человеку лишь по той причине, что тому очень понравился этот сосуд. Я заметил на лице барда тень сожаления и спросил, почему он отдал свой любимый кубок, если у него в комнате нашлась бы дюжина других, о которых он бы и не вспомнил. Оуэн удивился моему вопросу.

— А какой смысл дарить вещь, которую ты не ценишь? — спросил он.

Я понял, что Оуэн имел в виду, однако так можно было лишиться всех самых дорогих для тебя вещей.

Конор крикнул слугам, чтобы те привели лошадей. Через некоторое время слуги привели двух коней и запрягли их в колесницу. Это были великолепные животные. Одного из них, огромного жеребца, звали Серый из Мачи, второго — темного, как черное дерево и не такого крупного, но невероятно сильного — Черный Санглин. Кухулин отвел от них взгляд и крикнул:

— Лири, повезешь меня?

Я ответил не сразу. У меня чуть не перестала болеть голова. Над Имейн Мачей ярко светило солнце, да и на этот день у меня не было других планов.

— Конечно. Я был бы горд стать твоим колесничим в тот день, когда тебя назовут воином, — произнес я, попусту теряя время, поскольку Кухулин совершенно не понимал иронии.

Однако если Конор был готов признать в нем воина, то я не собирался выражать свое несогласие.

Конор вручил Кухулину меч, вложенный в ножны. В отличие от копья, и сам меч, и ножны были совсем простыми. Мне показалось, что в голосе Конора прозвучала тоскливая нотка, когда он произнес:

— Этот меч принадлежал моему отцу. С его помощью ты принесешь славу Ольстеру, как это сделал в свое время он.

Кухулин медленно вытянул меч из ножен. Рукоять была сделана из обычного дерева твердой породы, но клинок засверкал в лучах яркого солнца как новый. Кухулин поднял его и посмотрел, как свет играет на металле.

Конор подошел ко мне и, похлопав по плечу, прошептал, не размыкая губ, так, чтобы Кухулин не смог его ни услышать, ни даже увидеть, что он говорит:

— Прекрасно сказано. Теперь приглядывай за ним, ради Луга, и не давай ему загнать моих лошадей.

Я забрался в колесницу. Поводья легли в мою ладонь, как женские волосы на подушку. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как в тот момент.

Кухулин, мальчик-воин, стоял передо мной, ухмыляясь, как мартышка в период течки. Мы отправлялись на битву с драконами.

Завесы прошлого раздвигаются, и я вспоминаю один жаркий день. Маленький мальчик, слишком маленький даже для Отряда Юнцов, сжав от нетерпения кулачки, умоляет Оуэна рассказать о первом дне Кухулина-воина. Его глаза горят от предвкушения исполнения мечты. Он видит себя Кухулином и верит, что мальчик может быть центром всеобщего внимания и даже стать героем.

— И что случилось потом? Вы встретили врага? Он с кем-нибудь сразился?

Он бы очень хотел, чтобы так и случилось и чтобы Кухулин победил.

Оуэн начинает говорить, не открывая глаз, произнося слова медленно, словно нехотя. Я слышу его речь и понимаю его. Он знает, с каким выражением смотрит на него мальчик, хотя и не видит его, но чувствует его состояние по голосу. Он знает этот голос, живет в нем, черпает из него силы. Жаждущий слушатель. Это единственное, чего он когда-либо желал от жизни.

— Сразился? О да, он кое с кем сразился.

Кухулин издал крик, испугавший лошадей. Они сорвались с места и успели преодолеть половину внутренней территории замка, прежде чем мне удалось заставить их себя слушаться. Оуэн скакал за нами на молоденькой лошадке, издавая радостные вопли. Если бы у меня была свободна рука, и я мог бы хоть на мгновение отвлечься, то я бы огрел его чем-нибудь. Но я лишь осыпал его проклятиями, дабы он понял мои ощущения. В конце концов мне удалось успокоить лошадей, и они перешли на легкую рысь, хотя их шкуры все еще подрагивали, словно животным досаждали оводы, а их головы мерно поднимались и опускались, словно рука кулачного бойца.

— Куда теперь, великий рыцарь? — с сарказмом поинтересовался я.

Ирония была потрачена впустую. Кухулин не знал, что такое рыцарь, а если бы и знал, ему было наплевать на то, что я говорю.

— Вперед, к славе! — со смехом заверещал Оуэн, тащившийся за нами, и я чуть снова не потерял контроль над лошадьми.

— Ты что, совсем мозги потерял? — рявкнул я на него, натягивая вожжи. — Если он решил превратиться в маленького императора, то это не значит, что ты должен стать его глашатаем.

— Продолжай двигаться на запад, — неожиданно серьезным голосом сказал Кухулин.

Я изумленно повернулся к нему, но он продолжал смотреть на горизонт так, словно позировал для статуи Александра Великого. Я снова обернулся к Оуэну, тот ухмыльнулся, пожал плечами и, беззвучно шевеля губами, повторил приказание Кухулина.

— Слушаюсь, мой господин, — недовольно буркнул я, и колесница продолжила свой бег.

Мой сарказм отскакивал от Кухулина, как надутый свиной пузырь от скалы.

Через какое-то время мы оказались у границы провинции, в районе Слиб Фуат, близ озера Экстра. Кухулин стоял, опершись рукой о борт колесницы, очевидно размышляя над уготованной ему судьбой. Оуэн пел, а я тихо вскипал, гадая, сколько еще мне придется все это терпеть.

Дозор нес Коналл Кернах. Меня всегда забавляло то, что местные жители считали, будто одного человека достаточно для охраны границы провинции, но вслух я этого не стал бы говорить никогда. Когда речь шла о подобных вещах, у Коналла начисто пропадало чувство юмора. Впрочем, как и во всех остальных случаях. Коналл Кернах всегда выражал свои мысли официально, совсем не так, как обычно разговаривали люди. Это означало, что все должны были общаться с ним подобным же образом, все равно как со жрецом, а мне это никогда особенно не нравилось.