Джордж Грин - Страж

Он все еще был достаточно юным и смущался при виде голых грудей, но в то же время достаточно взрослым, чтобы понимать, что привлекает их обладательниц.

В тот вечер за ужином я услышал историю наших приключений в изложении Оуэна и узнал много нового.

Он начал рассказ с того, как Кухулин расколотил копья и колесницу. Эта часть истории была недурна, несмотря на то, что, согласно Оуэну, малыш разбил их в щепки, хотя на самом деле он просто их расколол. Ладно, с этим еще можно было примириться. Потом бард поведал, как Кухулин сражался с сыновьями Некты Скена, со всеми преувеличениями, которые мне пришлось выслушать в колеснице, присовокупив еще несколько, явно придуманных на ходу. Кухулин представал человеком, имеющим черты и Геракла, и Аполлона. Я промолчал. Не мог же я встать и сказать: «На самом деле все было не совсем так». Слушая рассказ Оуэна, воины восхищенно колотили мечами по огромным дубовым столам и оглашали зал радостными криками, выслушав описание очередного подвига. Я не собирался портить им прекрасный вечер, кроме того, меня никто не просил что-нибудь добавить, кроме одной маленькой темноволосой женщины, которая, похоже, проявила ко мне некоторый интерес, как к участнику описываемого Оуэном предприятия. По мере того как Оуэн все больше распалялся, придумывая все новые подробности, она испытывала ко мне все более теплые чувства, а я, соответственно, стал с большей теплотой относиться к Оуэну Когда наконец ее рука скользнула мне под рубашку, я уже начал думать, что такая манера изложения фактов, скорее всего, заслуживает одобрения.

Но потом Оуэна слишком уж занесло. Он начал живописать, как вернулся во дворец верхом на Санглине и вбежал в тронный зал, запыхавшийся, весь в пыли. Он сообщил о том, как, задыхаясь, стал рассказывать историю о великих деяниях сего дня, и что в этот момент мальчик-воин несся прямо на стены Имейн Мачи, охваченный воинственным пылом, не в силах остановиться, исполненный жаждой убить любого, кто попадется на его пути. Потом Оуэн рассказал, как Мугайн, мать Конора, решительно поднялась и сказала: «Пусть явится в замок, мы будем ждать», и повела своих женщин к воротам Имейна. Там они дождались Кухулина, который, производя неимоверный шум, спустился с холма в сопровождении стаи лебедей, привязанных к колеснице и летящих над его головой, при этом колеса едва касались земли. Вставшая на дыбы серая лошадь тянула в одну сторону, обезумевший олень с ветвистыми рогами — в другую, Лири, выпрямившись во весь рост, погонял их как сумасшедший, Кухулин был охвачен боевым неистовством, гоня ветер сразу во всех направлениях, а земля исторгала огонь там, где они проезжали. Изо лба его била струя крови, а тело извивалось, как клубок спаривающихся змей. Оуэн поведал, что мужчины и женщины Имейна дрожали от страха, но, несмотря на это, были готовы к встрече. Затем Кухулин отстранил Лири и неистово натянул вожжи, разворачивая колесницу левым боком к Имейн Маче, что было страшным оскорблением, и закричал: «Клянусь кровью ваших отцов, что если вы никого не вышлите на бой со мной, то я пролью кровь каждого мужчины и каждой женщины, что находятся за этими стенами!» Конор пристально посмотрел на них со стены замка, а потом сделал знак жителям Имейна открыть ворота. Когда Кухулин подбежал к воротам, готовый вступить в бой, его тело содрогалось, принимая различные формы под влиянием боевой ярости, а из горла вырывался ужасный боевой клич. Но вместо великого воина, которого Кухулин готовился встретить, он увидел пятьдесят придворных женщин, возглавляемых Мугайн, матерью Конора. Некоторые из них были юными девами, другие — женщинами постарше, на теле которых оставили следы роды и нелегкая жизнь. Все они были безоружны и обнажены. Они молча остановились перед ним и замерли.

Оуэн рассказал восхищенной аудитории, как при виде этой картины у Кухулина мигом улетучилось всякое желание драться, и он стыдливо закрыл лицо, потому что в душе он все еще оставался мальчиком, не познавшим женщину. Кухулин выронил меч, и гнев оставил его. Однако ни один человек не мог долго находиться рядом с ним из-за жара его тела, и поэтому принесли полную бочку ледяной воды, которая была припасена заранее, и он погрузился в нее, но вода закипела и ошпарила ему руки. Тогда принесли другую бочку, но произошло то же самое, и только лишь с помощью третьей удалось погасить кипевшую в нем ярость. Когда Кухулина вынули из бочки, тело его обмякло, но глаза горели живым блеском, и тогда ему дали синий плащ с огромной серебряной застежкой, и вечером усадили по правую руку от Конора.

Разумеется, ничего подобного в действительности не было. Вся история напоминала правду лишь весьма приближенно, причем местами едва можно было догадаться, о каких событиях идет речь. Наше приключение стало казаться фантастическим. По мере того как он живописал наши подвиги, мой рот открывался все шире и шире, пока челюсть не свело судорогой, и мне пришлось прикрыть ее рукой. К концу повествования я начал бессвязно бормотать, поворачиваясь к соседям.

— Это неправда. Он почти все придумал. Он не…

Я запнулся и уставился на окружавших меня людей. Никто меня не слушал. Они молотили кулаками по столам, стучали кубками, хлопали друг друга по спинам и, самое главное, кричали, вернее, вопили, требуя, чтобы Оуэн рассказывал дальше. Они были в восторге от его сказки. Я потрясенно смотрел на них, а потом мне вдруг пришла в голову одна мысль. Ведь свидетелями, по крайней мере, последнего этапа нашего возвращения домой, было большинство этих мужчин, которые сейчас ревели и стучали кружками. В отличие от меня они таращились на женщин, даже не скрывая этого. Они все видели и прекрасно понимали, что болтовня Оуэна — почти сплошное вранье. Тем не менее, его рассказ им понравился больше, чем фактические события, свидетелями которых они же сами и были.

Я понял, что здесь в почете новый способ пересказа реальных историй. Это напоминало «Басни» Эзопа, сочиненные скорее в назидание, нежели для точного отображения фактов. Я окинул взглядом веселящуюся толпу. Каковы бы ни были мои чувства, я не собирался заставлять кого-нибудь из присутствовавших выслушивать мою версию описанных выше событий, пока люди находились в таком состоянии. Сидевший поблизости Коналл заметил выражение моего лица.

— Что случилось?

Я пожал плечами.

— Все происходило совсем не так.

Коналл озадаченно взглянул на меня.

— И что из того? Разве там, откуда ты приехал, барды не склонны к преувеличениям?

Я был полон решимости хотя бы раз высказать свое мнение, как бы напыщенно это ни прозвучало.

— Это не история, это… скверные вирши. Ложь. Барды лгут. Оуэн — лжец.