Джордж Грин - Страж

— Подожди!

Наступила длительная пауза, но затем его плечи опустились и, казалось, что он совсем пал духом.

— Я… я… я поеду и выполню твое желание.

Мейв улыбнулась и выпроводила бардов. Затем она обернулась и взяла в руки два кубка вина. Один из них она предложила Фердии, он взял его так, будто тот сейчас должен был взорваться.

— Не беспокойся, ты победишь, — сказала она, поднимая свой кубок. — И мое предложение относительно Финавир и земли остается в силе. Я — женщина слова.

Фердия посмотрел на нее. Его кисть медленно повернулась, и вино вылилось на пол.

— А я — человек слова, — произнес он так тихо, что она едва его услышала, затем развернулся и вышел из палатки.

Мейв проследила за ним взглядом и поднесла вино к губам. Ее язык несколько раз опустился в кубок, потом она прижала ободок кубка к нижней губе и улыбнулась своим мыслям.

Я проснулся, понимая, какое удовольствие получили дочери Калатина, поскольку это должен быть бой, которого они так долго ждали. Я знал, что они очень рады были показать мне, что час Кухулина уже близок.

Я давно не видел Фердию и уже забыл, какой он огромный. Он стоял на берегу ручья, словно статуя Августа (только гораздо выше), величественно положив одну руку на древко огромного копья, острие которого было устремлено в небо, а другой придерживая щит высотой с обычного человека, свободно висевший у него на боку. Солнце стояло высоко, и свет, проникая сквозь его рыжие волосы, создавал вокруг них огненный ореол, от которого было больно глазам. Он ступил на мелководье, постукивая нашитыми на куртку роговыми пластинами. Они издавали хруст, словно насекомые в жаркую ночь. Лицо Фердии было угрюмым и сосредоточенным.

Неожиданно на его губах расцвела улыбка. Когда он улыбался, казалось, что открывается дверь, впускающая свет дня в темную комнату.

— Рад снова тебя видеть, Кухулин.

Кухулин ответил ему холодным взглядом.

— Я ожидал увидеть кого угодно, но только не тебя.

— Значит, мне повезло, — со смехом воскликнул Фердия. — А почему ты не рад?

— Я не думал, что придешь именно ты.

Фердия слегка пожал плечами, и его улыбка стала несколько более напряженной.

— Я должен был прийти. Я надеялся, что тебя здесь не будет.

Выражение лица Кухулина не изменилось.

— Ты же знаешь, что я поклялся оставаться здесь до тех пор, пока все не закончится. Неужели ты в самом деле думал, что меня не окажется там, где я обещал быть?

Наступило молчание.

— Нет. Я знал, что ты будешь ждать меня здесь.

— Вот именно.

Лицо Кухулина вдруг потемнело от нахлынувших чувств. Я знал, что до этого момента он не допускал мысли, что его противником окажется Фердия, и даже сейчас не мог поверить своим глазам.

— Что же они предложили тебе такого, ради чего ты даже решился попытаться меня убить? — с горечью спросил он. — Может быть, Финавир? Они предлагали ее всем, кому ни попадя. — Он произнес имя дочери Мейв, словно сплюнул попавший в рот кусок гнилого яблока. — Многие воины умерли здесь с ее образом в душе и именем на губах.

Фердия пожал плечами.

— Это вопрос чести, — сказал он. — Если бы ты оказался на моем месте, ты бы тоже пришел.

Мне показалось, что голос его звучал неуверенно, словно он испытывал неловкость.

В тихом голосе Кухулина смешались горечь и готовность покориться судьбе.

— Я бы этого не сделал. Я бы не пошел против тебя. Никогда бы не пошел против тебя. — Он протянул раскрытую ладонь. — Значит, ты готов убить меня ради дочери Мейв и чести Коннота, по крайней мере, ради того, что осталось от этой чести? Разве это достойный поступок, Фердия? Придя сюда, ты тем самым подтверждаешь, что один из нас должен умереть. Разве это достойно брата?

Он задел Фердию за живое.

— Ты говоришь о достоинстве и чести? А достойно ли поступил Конор, когда похитил Дердру и сжег дом Красной Ветви? Достойно ли он поступал, строя козни и прибегая к обману, нарушая данное слово и убивая Найзи, его братьев и сына Фергуса после того, как оказал им гостеприимство? Много ли чести в том, чтобы называть такого человека своим королем? Да, сегодня я действительно явился, чтобы вступить с тобой в поединок, но причина, по которой этот поединок вообще стал возможен, заключается в том, что ты находишься здесь как защитник Конора. — Он понизил голос, и слова его зазвучали спокойнее. — Покинь это место, и я гарантирую тебе защиту. Ты не имеешь никакого отношения к этому спору. Твои земли не пострадают, и в один прекрасный день мы снова встретимся как друзья.

На лице Кухулина появилась жесткая кривая усмешка.

— Недостойно тебя говорить такие слова. Разве я виноват в том, что это место стало ареной для схватки? Я не нападаю на коннотских воинов, это они нападают на меня. Ольстер не вторгался в пределы Коннота, но Коннот вторгся в Ольстер. Ольстер не крал у Мейв быка, наоборот, Мейв нападает на Ольстер, чтобы похитить быка из Кули. Какие бы разногласия не возникли у ольстерских изгнанников с Конором, разве это причина для того, чтобы коннотцы вторгались в королевство Конора? Неужели это причина для того, чтобы сжигать поля Ольстера, убивать его народ, забирать имущество? Это все тоже ради чести? Или, может быть, все дело в пустой прихоти, кровожадности и гордыне королевы — ведьмы, заставляющей вас удовлетворять ее алчность? — Он немного помолчал. — А может быть, и твою? — Он сделал широкий жест рукой. — Весь Ольстер лежит в руинах и беспомощно смотрит, как твои войска сжигают дотла мою страну и превращают в рабов моих собратьев, пока мы тут с тобой разговариваем. — Я заметил, как в глазах Фердии блеснул огонек, когда Кухулин причислил его к армии коннотцев. — Великий король и воины Красной Ветви прикованы к постели и не могут даже пошевелиться. И ты ради нашей дружбы хочешь, чтобы я оставил свой пост, когда во всем Ольстере не осталось ни одного человека, который бы мог поднять меч и занять мое место? — Кухулин развел руками, и его голос зазвенел от страстного желания сделать так, чтобы Фердия понял его. — Даже если бы это было не так, и нашелся бы еще один воин, способный занять мое место, и даже если бы мне было наплевать на свою честь и я ушел бы и позволил бы другому вступить с тобой в схватку, потому что не хочу быть виновником твоей смерти, то неужели ты думаешь, чтобы я смогу бросить Ольстер, оставив его без своей защиты? — Голос его зазвучал громче, в нем слышались усталость и боль. — Нет, это ты должен уйти, ибо я нахожусь у себя дома. Мне некуда больше идти.

— Ты же знаешь, что я уйти не могу.

— Тогда мы должны драться.

Фердия пожал плечами.

— Да будет так, — ответил он.

Наступило молчание. Им нечего было больше сказать друг другу, из-за стремления соблюсти честь воина они превратились в заклятых врагов. Я подумал о всех тех римских героях прошлого, которые погибли, стремясь отстоять свою честь. Рим сохранил память о них в книгах и статуях, но сами римляне больше не хотели быть похожими на них. Фердия и Кухулин казались призраками, возникшими из римского прошлого, из времен Энея и Горация. Тиберий был бы от них в восторге. Или, по крайней мере, от образа, который они создавали.