Анатолий Домбровский - Перикл

— Продика, кажется, так напугала участь его друга Протагора, что он теперь через слово вспоминает о богах, — сказал Сократ. — Не о бессмертных богах речь, дорогой Продик, а о смертных людях.

— Но следует как можно чаще говорить о богах, чтобы они видели нашу любовь к ним, нашу проницательность, наше желание познать с их помощью истину и утвердить на земле справедливость.

— Пусть так, — не стал перечить Продику Эврипид. — Твоё дело — лобызайся с богами. Но скажи мне, Продик, чем смерть по прихоти злодея хуже смерти по воле бога?

Если не хуже, то злодея казнить нельзя. А если всё же его казнят, то, значит, не за само преступление, не за убийство, а за то, что он совершил его не по воле бога. Если же смерть от руки злодея всё же хуже смерти, дарованной богом, то, стало быть, смерть смерти рознь и нам следует страшиться её в любом случае, так как мы не знаем, по чьей воле она пришла, хорошая эта смерть или плохая.

Кто-то из молодых друзей Алкивиада прокричал:

— Смерть от руки злодея болезненна, тогда как смерть по воле бога приходит во сне!

— Нет! — возразил Продик. — Смерть от выпитого яда, поднесённого злодеем, наступает тоже без мук. Не здесь различие. Различие в том, что одну душу бог ожидает, а другая прилетает к нему неожиданно, когда у бога другие дела на очереди. Нежданная душа, как нежданный гость, доставляет неудобство и себе и хозяину, хотя в конце концов всё образуется, — махнул рукой Продик. — Смерть смерти равна.

— Значит, Продик, мы казним злодеев не за сами преступления, а за нарушение божественного порядка? Так? — спросил Эврипид.

— Так, — ответил Продик.

— А когда мы казним злодеев, то не нарушаем ли мы тем самым божественный порядок? Разве, назначая казнь злодею, мы ждём божественных знаков или приказаний?

— Это право, Эврипид, нам дано в законах государства.

— Прекрасно! Стало быть, мы убиваем злодеев по воле богов. То есть злодеи умирают смертью, дарованной богами. Смертью, которой боги награждают своих любимцев. И вот получается, мой мудрый Продик, что все злодеи — любимцы богов. Остаётся лишь добавить к этому, что они совершают преступления по воле богов. Смерть смерти равна. Нет преступников. Всё свершается по воле богов.

Перикл шумно вздохнул и сказал:

— Надо выпить, друзья. Хочется выпить после такого спора. За всеобщую благодать. Мы справились с задачей, которую поставила перед нами Аспасия: оттеним сладость вина горечью смерти. Но вот что странно: мы вели беседу так, будто намереваемся кого-то убить и оправдать убийство. Это странно. Убийца — любимец богов...

Продик, как ты мог привести нас к такому выводу? Как ты мог такое сказать? И зачем?

— Я этого не говорил, — ответил Продик, пьяно улыбаясь. — Это всё великий саламинец...

— Он этого не говорил, — заступился за Продика Сократ. — К тому же и быть такого не может, чтобы злодеи были любимцами богов. Если боги и даруют злодеям смерть через законы государства, то не для того, чтобы принять злодейскую душу в объятия, а для того, чтобы ввергнуть её в Тартар. Тех, чья жизнь была осквернена злодеяниями, Эринии ведут через Тартар в обитель нечестивцев, где Данаиды бесконечно черпают воду и наполняют ею бездонный сосуд в наказание за убийство своих мужей, где Сизиф безысходно катит в гору свой камень. Там они, облизываемые дикими зверями и обжигаемые пламенем, мучимые всевозможными истязаниями, терпят вечную кару.

Продик при этих словах Сократа вдруг начал рыдать и повалился лицом в подушку, вызвав у присутствовавших весёлый смех.

— Выпьем друзья! — предложил Перикл.

Все дружно выпили.

Сократ продолжал:

— Те, кому в жизни сопутствовал добрый гений, поселяются в обители благочестивых душ, где в изобилии созревают всевозможные плоды, где текут чистые воды и узорные луга распускаются многоцветьем душистых трав, где слышны беседы философов, где в театрах ставят сочинения поэтов, где постоянно звучит музыка и устраиваются славные пиршества, где беспримерна беспечальность и жизнь полна наслаждений. Там нет ни резких морозов, ни палящего зноя, но струится здоровый и мягкий воздух, перемешанный с нежными солнечными лучами. Гесиод называл это место Островами Блаженных, а Гомер — Елисейскими полями.

— А я назвала бы это место Афинами, — сказала Аспасия, хлопая в ладоши.

— Ты ведь не сам всё это видел, Сократ? — спросил Эврипид.

— Не сам. То, что я сказал — лишь отзвуки речей Продика. Первое из этого — про Тартар — куплено за полдрахмы: Тартар, думаю, большего не стоит. Другое куплено за драхму — благоухающие Елисейские поля. Я думаю, что и Продик почерпнул эти сведения не из личного опыта, так как ни в Тартаре, ни на Островах Блаженных он не был, а у Гесиода, Гомера и Пиндара. Они же, в свою очередь, получили их от ещё более древних авторов. И оттого, что мы их теперь повторяем, они не становятся ни истинными, ни ложными. Кто-то когда-то сказал — вот и вся их цена. Более достойно повторять за мудрецами древности другое: я знаю лишь то, что ничего не знаю. Да и что может прельстить нас на Островах Блаженных или испугать в Тартаре сверх того, чем прельщает и пугает нас жизнь?

— Вот в этом ты прав, Сократ, — сказал Софокл. — Нынешнее наше пиршество вполне сравнимо с тем, какое обещано нам богами на Островах Блаженных. А земные наши муки так сходны с муками в чёрных безднах Тартара. Но! Но после смерти мы попадём либо в Тартар, либо на Острова Блаженных. А здесь, на земле, нам всё дано одновременно. И, значит, жизнь лучше, чем смерть. Но насколько же она лучше, друзья, если нет на самом деле ни Тартара, ни Островов Блаженных, если смерть — ничто. Ничто против всего — зло. Смерть против жизни — зло. Жизнь — благо. За жизнь, друзья! — поднял он свою чашу.

— За жизнь! — закричали друзья Алкивиада да и сам Алкивиад тоже: им явно надоел этот спор мудрецов.

Когда чаши возвратились на столики к кратерам, из которых кравчие черпали вино и тотчас наполняли им опустевшие чаши для нового тоста, Геродот сказал:

— Что станется с нами после смерти, узнаем после смерти. Там у нас будет для этого много времени: ведь жизнь, говорят, даётся нам на время, а смерть — навсегда.

Перикл сказал, что вынужден оставить гостей, так как уже в первом часу дня, с рассветом, намерен отправиться в Пирей, чтобы лично осмотреть Длинные стены, проверить, всё ли там оборудовано для обороны, надёжно ли охраняются пирейские укрепления и как идёт подготовка флота к предстоящему нападению на прибрежные города Пелопоннеса.

— Война обязывает меня быть при деле, а дело требует сил, — сказал он, уходя.

Вместе с ним, пообещав вскоре вернуться, ушла и Аспасия, приказав флейтистам и приглашённым танцовщицам развлекать гостей. Она отсутствовала не менее часа. Это время ушло на разговор с Периклом. Они говорили о Фидии.