Анатолий Домбровский - Перикл

Другие люди, пишущие законы, полагают, что более страшным наказанием, чем смерть, является позор или вечные мучения. Это правда, что для иных людей позор хуже смерти и мучения, медленно приближающие смерть, страшнее самой смерти. Но и здесь действует то, что мешает смерти остановить преступление — неосознанность преступного действия, надежда на то, что преступление не будет раскрыто, и готовность вынести любые мучения, но отомстить обидчику и врагу. Кроме того, некоторые люди лишены стыда, и потому позор для них — пустое слово, другие же бесчувственны к мучениям.

Но и те, кто признает за лучшее наказание смерть, и те, кто призывает на головы преступников страх позора и мучений, надеются, что смерть преступника, если уж страх смерти не остановил его, и обрушившийся на него невыносимый позор или мучительные истязания души и тела оправдываются не столько тем, что преступник несёт заслуженное наказание, сколько тем, что его несчастная судьба служит уроком для многих других людей. Те, кто видит, как преступника побивают камнями или палками, не хотят оказаться на его месте.

— Но уроком для людей служат и добрые дела, добрые поступки. Кто совершает подвиг мужества, преданности, щедрости, тот становится примером для сотен других. Полагаю, что более счастливо то государство, где люди совершают подвиги из любви к добру и желания получить почести, чем то, где они лишь соблюдают законы из страха смерти, позора и мучений, — сказал Протагору Перикл, когда они уже подъезжали к Пирею, где Протагора, Геродота и Перикла ждала триера «Саламиния», готовая отплыть в Великую Грецию, в Фурии.

Повозка катилась с холма, и возничему приходилось придерживать лошадей, чтобы они подпирали собой повозку.

— Сойдём, — предложил Перикл, — лошадям тяжело.

Все сошли с повозки и весело зашагали под уклон, любуясь открывшейся с холма панорамой порта. Отсюда были видны все три гавани — торговая и военные, прямые гипподамовы улицы города, сбегающие по холмам к заливу, красные и белые крыши домов, стоящие в бухтах суда. Время было весеннее, тёплое и тихое. Холмы уже покрылись сочной зеленью, спокойная гладь залива сверкала солнечными бликами, кричали чайки, приветствуя светлое утро.

— В Фуриях, как и в других наших городах, действуют афинские законы, — сказал Перикл в продолжение разговора, который вели Протагор и Геродот. — И всё в Фуриях было бы так же, как в Афинах, когда б не одно обстоятельство: в колонии, желая получить землю, уезжают бедные люди, беспокойная толпа, на которую мы возлагаем к тому же важные государственные обязанности — блюсти военные и экономические интересы Афин в чужих краях. Одни внезапно разбогатеют, другие, ничему не учась в Афинах, займут важные должности. И конечно же поэтому не всё будет так, как в Афинах, где многим законам и обычаям сотни лет. Это нас побуждает приглядеться к жизни в Фуриях, — сказал он, обращаясь к Протагору, — и подумать о новых законах или о пересмотре старых, афинских. Вот и подумайте о том, как ввести побольше почестей, наград и поощрений за дела добрые и благородные, возбуждайте новыми законами добро. Каждый добрый поступок должен быть отмечен — так все потянутся к добру. Надо, чтобы добрыми делами можно было достичь самого желанного и высокого, чего не достичь ни обманом, ни хитростью, ни воровством. Поставьте добро против зла. Будет славно, если добро победит.

— Ты знаешь, что не победит, — возразил Протагор. — Человек состоит из двух половин: доброй и злой. И никогда не бывает так, чтобы целым стала половина. Но ты прав, настаивая на добрых законах. Мы знаем только те законы, которые запрещают и наказывают. Могут быть, наверное, и такие законы, которые зовут к добру и награждают.

Они спустились с холма и снова уселись на повозку.

Геродот сказал:

— Я не видел ни одной страны, хотя бывал во многих, где были бы добрые законы. Я хочу побывать в такой стране.

На «Саламинии» их уже ждали: собрались все те, кто отправлялся вместе с Периклом в Фурии.

Перикл вместе с Протагором и Геродотом поднялись на палубу триеры. Их шумно приветствовали. Первым, кого увидел стратег, был Гипподам, архитектор.

Милетянин Гипподам построил по своему плану Пирей, разделив весь город четырьмя продольными и тремя поперечными улицами, полагая, что в первой трети города, прилегающей к морю, должны жить военные, во второй — ремесленники, в третьей же, за которой начинаются сады и поля, — землепашцы. Так и земля делилась в городе: военные жили на священной земле, ремесленники — на общественной, землепашцы — на частной. Теперь он намеревался так же разделить Фурии — на три части, на три сословия, полагая, что это поможет обеспечить городу разумный порядок, безопасность и покой. Гипподам был ровесником Перикла. До двадцати лет он жил в Милете и помнил, кажется, отца Аспасии.

Перикл и Геродот вернулись из Фурий через десять дней, а ещё через десять отплыли с эскадрой в тридцать кораблей к Геллеспонту и далее — к Понту Эвксинскому, намереваясь вернуться до осенних штормов.

Перикл не сделал того, на чём настаивала Аспасия: он не удалил из Афин Фукидида, хотя у него была такая возможность — за пять дней до его отплытия Совет созвал Народное собрание, на котором было принято решение о строительстве Пропилей и Одеона на Акрополе. Это решение было принято по настоянию Перикла. Фукидид и его сторонники рьяно воспротивились этому, выступили на Пниксе со злыми речами, обвиняя Перикла в напрасной и незаконной трате государственных — и союзных! — средств на строительство роскошных сооружений, без которых можно обойтись.

— Пока я жив, пока жив Полигнот, пока жив Фидий, пока живы Иктин, и Калликрат, и Мнесикл, пока не истощился мрамор в Пентеликоне, — сказал в заключительной речи Перикл, — Пропилеи и Одеон должны быть построены. При вашей жизни, афиняне! А если вам жаль средств на их сооружение, я велю на этих зданиях написать, что они построены на мои средства, я сам оплачу их строительство...

Экклесия громогласно закричала: «Нет!» Тут же послышались со всех сторон требования:

— Пора изгнать из Афин Фукидида! Мы устали от его речей! Он печётся о наших деньгах так, как будто они его собственные. Они и станут его собственными, если он доберётся до власти! Фукидиду — остракизм!

Тут бы и принять решение о суде остракизма над Фукидидом, Экклесия была полномочна сделать это, но Перикл сказал:

— Фукидид делает вас лишь бережливее и зорче, афиняне! Не станем мешать ему в этом.

Собрание зааплодировало: афинянам нравилось благородство вождей.

Дома Перикл сказал Аспасии:

— Когда Экклесия готова решить что-то по собственному хотению, а не по моей воле, я препятствую этому, так как могут быть приняты глупые решения. Экклесия опередила меня, пожелав изгнать Фукидида. В следующий раз я постараюсь опередить её. Когда вернусь...