Тейн де Фрис - Рембрандт

После смерти Титуса в рембрандтовском доме стало тише, чем когда бы то ни было. Застоявшаяся тишина долгих вечеров угнетающе действовала на меланхоличного ученика; неопределенные страхи преследовали его до глубокой ночи, не оставляя даже во сне. Тени умерших бродили по дому. В снах своих де Гельдер слышал, как они шепчутся между собой. Того и гляди потеряешь рассудок, если еще поживешь в этом доме, обойденном судьбой! Де Гельдер понимал, что его уход равносилен бегству, и стыдился своей трусости. Учитель, этот призрак собственного величия, терзаемый тоской и подагрой, бесцельно метался по мастерской, если только не лежал, покряхтывая, в постели и не хныкал жалобно, как дитя или раненный зверь. Нельзя было без боли в сердце смотреть на затуманенные, слезящиеся глаза Рембрандта. Казалось, он уже не принадлежит к миру живых.

Аарт де Гельдер собрал свое скромное имущество и однажды, дождавшись вечера, распрощался с вдовой Титуса, с Корнелией и с великим мастером, выведшим его самого в мастера. Рембрандт даже не понял толком, что ученик покидает его. Он что-то бормотал и слабо кивал головой, будто де Гельдер собрался погулять, а к ужину вернется и будет сидеть за столом, как всегда.

Де Гельдер не мог этого больше вынести. Он выскочил за дверь и долго бесцельно ходил по улицам, не разбирая дороги. Но несмотря на жалость к Рембрандту и на терзавшие его сомнения, он не решился остаться. Он бросился к Сейтхоффу и там, в его мастерской, излил всю свою измученную душу.

Поздно вечером он послал друга на Розенграхт с тем, чтобы тот захватил его дорожный мешок и этюдник. Сейтхофф, как вор, вернулся с добычей. Молча улеглись они спать. Поутру Сейтхофф проводил приятеля к почтовой карете. Де Гельдер возвращался назад в Дордрехт, к отцу — уполномоченному Вест-Индской компании; назад, в светлый край своей юности, чтобы освободиться от мрачных чар, которыми его опутал рембрандтовский мир!

Когда Корнелис Сейтхофф по поручению де Гельдера вошел в дом на Розенграхте, чтобы забрать вещи друга, и стал подниматься по лестнице, он невольно вспомнил свадьбу, отпразднованную здесь всего несколько месяцев назад.

Как это ни странно, но он тогда держался в тени. Забравшись в тихий угол, он наблюдал за девушкой, с которой уже однажды столкнулся, поднимаясь по этой самой лестнице.

Дочь Рембрандта звали Корнелией — он много раз слышал ее имя от де Гельдера. Пока он пробирался по сумрачному, узкому лестничному ходу, Корнелия стояла перед его глазами такая, какой он видел ее на свадьбе Титуса: возмужавшая, похожая на взрослую барышню, с пышными косами. Сердце его гулко билось. Но потом, сидя вечером в последний раз с де Гельдером в своей мастерской, и на следующее утро, провожая друга до почтовой станции и обмениваясь с ним прощальными словами, Сейтхофф словно забыл о Корнелии. А когда, оставшись в одиночестве, он опять переступил порог своей мастерской и принялся лениво мыть кисти, он поймал себя на том, что мысли его заняты Корнелией ван Рейн.

Корнелис Сейтхофф не принадлежал к числу людей, которые привыкли обуздывать себя. Вот и теперь, отбросив прочь палитру и кисти, он вышел из дому и направился в город. Пройдя всю Кальверстраат, он два раза обежал вокруг Центральной площади и медленно зашагал вверх по Городскому валу. Мысли его отнюдь не отличались ясностью и целеустремленностью. Но воспоминания и сила чувства взяли верх над всеми остальными ощущениями и привели его на Розенграхт.

Игра эта продолжалась почти ежедневно. Точно мальчишка слонялся Сейтхофф взад и вперед перед рембрандтовским домом, поглядывая исподтишка на заветные окна. Однажды он увидел, как из дверей дома вышел Рембрандт и неуверенно заковылял куда-то. Но не один день пришлось Сейтхоффу прогуливаться мимо дома Рембрандта, пока ему удалось, наконец, увидеть в одном из окон Корнелию.

Корнелис Сейтхофф стремительно подался назад, но было уже поздно. Он снова увидел ее: рослую и золотоволосую, очаровательную в своей юной женственности. Зрелище это въелось в его сознание, как въедается травильная кислота в штрихи, нанесенные на медь. Вернувшись домой, он уже не смог работать. Никогда еще не испытывал он такого беспокойства. По рассеянности он дважды вымыл руки перед едой, а когда встал из-за стола, оказалось, что он почти ни к чему не притронулся. Вечером он пошел в свой излюбленный портовый кабачок. «Принц Маурин» стоял на якоре в дельте реки Эй, значит, искать его команду нужно в кабаке. Сейтхофф пил, пил и удивлялся, что ему не становится от этого веселее. Тоска по-прежнему щемила сердце. Вдруг он встал и решил пойти домой спать. Приятели подняли его на смех. Разозлившись, он поспешно вышел и громко хлопнул дверью. Вдогонку ему грянул взрыв хохота… А Корнелис Сейтхофф чуть не плакал. Он был пьян, и небо трепыхалось, как парус, — вверх, вниз. Привалившись к деревянному забору, Сейтхофф с досадой покачал головой. Нынешней ночью ему не хотелось идти к Флоринде. Она явно стареет. Она на десять лет старше его, да и путается со всеми подряд. Сейтхофф прижал руку к сердцу и снова покачал головой. Ей не унять его тоски… Она готова утешить кого угодно!.. Сейтхофф несколько раз подряд повторил вслух: «Не хочу, не хочу!» Шатаясь, побрел он по улицам, не разбирая направления. Какая-то женщина под вуалью вскрикнула, когда он наскочил на нее. Заплетающимся языком он что-то пробормотал ей вслед. Миновав несколько улиц, он опять остановился. На заброшенном пустыре между двумя домами сушилось белье. С влажной от росы травы он поднял черную шелковую шаль и повязал ее себе на руку.

«Вот я и облачился в траур», — сказал ом себе и снова заплакал.

Очутившись перед одним из публичных домов, он тщательно обследовал свои карманы. Нашел четыре мелкие монетки и пересчитал их, стоя на пороге. Потом кивнул освещенным окнам и пошел дальше. Ноги его машинально ступали по хорошо знакомой дороге.

Встретив ночного сторожа, Сейтхофф остановил его и схватил за руку. Тыча в черную повязку на своем рукаве, он сказал:

— Видишь, я в трауре. Да, в трауре, — повторил он. — Титус умер, и де Гельдер сегодня утром уехал. И от Флоринды никакого толку. Она с кем угодно…

Ночной сторож, разозлившись, стряхнул с себя его руку.

— А ну-ка проваливай, пока цел, не то свистну полицейского, он покажет тебе траур, бродяга ты этакий!

Сейтхофф разочарованно отстал от сторожа и побрел дальше. На глазах у него стояли слезы. Никогда еще мир не казался ему таким мрачным.

— Ну вот я и один. Покинутый… Все меня покинули… И от Флоринды никакого толку…

Он уснул на мостовой, под дождевым навесом, свернувшись калачиком. Проснулся он — окоченевший, с болью во всех суставах. Спину ломило, голова была тяжелая. Крепко стиснув зубы, он с трудом потащился домой сквозь предрассветную мглу. Не раздеваясь, бросился на нетронутую постель.