Тейн де Фрис - Рембрандт

Рембрандт неподвижно лежал в кровати и что-то тихо напевал. Осеннее солнце мягко озаряло комнату, согревая ее благодатным теплом. Великий художник пел старинную песенку: он ее слышал не то от Титуса, не то от Корнелии. Рембрандт обвел глазами мастерскую. Отчего так долго не приходит сегодня Хендрикье? Мастерская залита ясным, желтоватым послеполуденным светом. Где же дети?

А где этот незнакомый живописец, никогда не величающий его иначе, как «учитель», по имя которого Рембрандт то и дело забывает? А Титус где? Как давно он не видел сына? Ах да, как же он забыл: ведь малыш-то женат! Но разве он живет не здесь?..

Думать так трудно. Рембрандт закрыл глаза. Больше он не будет думать…

Повернувшись лицом к стене, он впал в дремоту. Но скоро он вновь проснулся. Ощущение усталости в мозгу прошло. Он свободно вздохнул и потянулся. Что теперь, утро? Он немного приподнялся и оперся на локоть, но подагра пронзила его острой болью. Он тихо простонал и потер больные места.

Сняв ночной колпак, он обернул голову платком. Солнце, ласкаясь, скользнуло по его скрюченным пальцам. Он протянул руки навстречу солнцу, как к благодатному огню горящего камина.

Где же дети? Поздние мухи жужжали в полосе света, падавшей из окна. Рембрандт сполз с кровати и заковылял по комнате. Нашел халат. Потом начал еще что-то искать. Холст. И краски. Вскоре он обнаружил и то и другое. Он принялся натягивать холст на подрамник. Это удалось ему не сразу. Краски на палитре засохли. Он тщательно очистил дощечку и намешал новые краски.

Сейчас придет Титус. Со своей женой. С Магдаленой ван Лоо. О, он хорошо помнит ее. Он много раз писал с нее портреты. Надо достойно встретить ее. А сыну он подарит новый портрет — просто небольшой знак внимания. Он очень горд Титусом. Так и хочется писать его, его жену, девочку. Он хорошо знает, как ее зовут: ей дали имя Тиция! Она ведь приходила каждый день, приносила ему яблоки или вишни, показывала своих нарядных кукол и махала крошечной ручкой: «До свидания, дедушка!» А когда она бывала здесь, наверху, приходил и Титус, такой представительный, совсем как знатные господа на картинах Моро; он бывало разговаривает с отцом, рассказывает ему о своих замечательных делах и поездках или показывает вновь приобретенные картины, а потом вываливает на стол деньги, и они падают с чистым и радостным звоном добротных монет, деньги — на вино и водку…

Рембрандт засмеялся от удовольствия и щелкнул языком.

Ему хочется нарисовать сына, отметить его приход новым портретом. Быстро, быстро надо все сделать. Они могут прийти с минуты на минуту…

Рука мастера с лихорадочной поспешностью набросала несколько штрихов. Титус и рядом с ним Магдалена; а перед ними — пустое место для ребенка.

Кого ему напоминает Магдалена? Откуда у нее эти рыжеватые волосы, полные губы, нежная линия висков?.. Все это поразительно и так страшно знакомо… и почему-то так близко ему… На него словно веет ароматом юного тела. В былые дни, когда и он был молод, он знал женщину с такими рыжеватыми волосами и с такими же теплыми губами…

Рембрандт провел рукой по глазам. Осеннее золото сдержанно поблескивает на холсте. В мягком свете краски пламенеют скрытым огнем. До слуха Рембрандта опять доносится мушиное жужжание. Он ударил кистью по воздуху. Жужжание отвлекает его. Но вот он опять обращается к картине. Смутные мысли опутывают его нитями невидимой осенней паутины.

Он уж не сознает, кто эта женщина, портрет которой он пишет. Воспоминания и грезы переплелись с действительностью. Магдалена, Хендрикье, Саския… Саския! Покачивая головой, он вполголоса повторяет это имя. Все возвращается. Саския! Рембрандт внезапно умолкает. Рука лежит неподвижно. Саския! От звука этого имени его охватывает старая, знакомая боль. Он снова проводит рукой по лбу. Медленно, мучительно углубляются морщины. Он качает головой. Что случилось?.. Больше он ничего не сознает…

Туча пронеслась мимо. Рембрандт опять приступил к работе. На кисть его налипла густая золотистая краска. Супруг… супруга… дитя… Двое, трое детей. Чьи они? Он не знает… Женщина рожает детей… А у Титуса были дети? Разве он не знает, как их зовут? Конечно, знает: Тиция, Рембрандт, Саския…

Он уже больше не размышляет, не грезит. В душе у него горит сверхчеловеческая любовь. Он любит эти маленькие, кроткие существа, вызванные им к жизни на картине. Он их так любит, что на глазах у него выступают слезы. Рукавом вытирает он глаза и смеется — старческим, захлебывающимся смехом. Он счастлив. А счастье всегда причиняет муку. Такую страшную муку, от которой все нервы трепещут. Рембрандт непомерно счастлив. Теперь все они опять с ним. Вот уж и страдания утихли. Солнце сияет ему в лицо. Саския, Хендрикье, Магдалена, Корнелия. Он сам, Титус, и дети, дети — и умершие и еще не рожденные дети…

Кисть выпала из его руки. Рембрандт поднялся, но он не нагибается за кистью. Картина готова. Теперь пусть они приходят. Он сбрасывает халат с плеч и разматывает головной платок. Он так устал, так устал. В кровать… Он падает на постель, улыбается широко, широко и удовлетворенно. Слеза скатилась на щеку. Он натягивает на себя одеяло и тепло укутывается.

День на исходе. Солнце уж больше не заглядывает в окна. Сумерки рассеиваются по мастерской и, как серый пепел, покрывают собой все предметы. Затуманенная, поблескивает медь; как задернутое вуалем, мерцает зеркало, перед которым Рембрандт так часто писал самого себя…

Теперь пусть приходят…

О благодатная ночь!

Было поздно, когда Сейтхофф и Корнелия пришли звать Рембрандта к столу. В комнате царила странная тишина. Они остановились на пороге и посмотрели друг на друга.

Корнелия вскрикнула и бросилась к кровати. Рембрандт был мертв.

Стихи в переводе Л. Гинзбурга.