Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Наконец пришел Торкель. Его лицо хранило глубокую серьезность, но когда он увидел Эмму, оно осветилось улыбкой, против которой она не могла устоять. Вслед за этим он снова стал серьезным.

Он вовсе не выглядел счастливым, когда Эмма распорядилась, чтобы они остались одни. Он пристально посмотрел вслед свите, закрывавшей за собой дверь.

— Не нажила ли ты себе новых сплетников?

— Какое это имеет теперь значение? — спросила она.

— Да нет… — Его плечи сгорбились, и он стал похож на старика. — Я полагаю, что главная моя задача теперь — охранять твою безопасность.

— Тогда садись, Торкель, — она похлопала по скамье возле себя. — И угощайся.

Он отказался от обоих предложений. Она медлила: трудно было разговаривать доверительно с человеком, который стоит перед тобой, упираясь в потолок. Он понял это и сел, но на стул напротив нее; их разделял стол.

— Торкель, — мягко сказала она, — ты не «на службе» у меня, ты — любим мною. Свою клятву Этельреду ты можешь больше не держать, и ты свободен идти, куда пожелаешь. Ты также не несешь никакой ответственности за меня как королевскую вдову, хотя я не откажусь, если ты сослужишь мне «последнюю службу»…

Он услышал в ее голосе горечь и вздохнул: этого момента он ждал и боялся. Цена за тайную любовь может быть высокой или не очень, но платить за нее приходится всегда, даже если отодвигаешь срок платежа как можно дальше.

— Эмма, — теперь в его голосе слышалась мольба, — ты была любима мною с тех пор, как я увидел тебя, нет, гораздо раньше, как это ни странно…

— Я знаю: подушка в моей комнате в Вульфсее!

Он открыл рот и глубоко вздохнул; вид у него был как у напроказившего мальчишки.

— Тогда мне не нужно объяснять дальше, — сказал он, глядя, на свои большие руки. — Это была мечта безумца… которая стала реальностью, перешедшей все границы мечтаний.

— Аминь, — ответила она торжественно.

Он взглянул ей в лицо и улыбнулся. Затем он вытянулся, как солдат, рапортующий своему командиру:

— И все же настал час пробуждения! Ты — молодая вдова, которую твоя семья охотно выдаст снова замуж, и на этот раз более удачно, осмелюсь сказать. И тогда будет иметь значение то, что скажет о тебе твое окружение.

Она резко откинулась на скамье и засмеялась.

— Ты заботишься о моем целомудрии, Торкель? Не поздно ли?

— Действительно, — признался он. — Но то, чем мы забавлялись при жизни Этельреда, скорее всего, быстро простится тебе. Это может даже зачесться в твою пользу теми, кто знает, как охоч был король до…

— Но я не забавлялась!

— Прости, я вижу это глазами окружающих.

— Но подумай, — поспешно проговорила она, — если я хочу продолжать «развлекаться» с тобой и вовсе не собираюсь выходить снова замуж?

Он вздохнул.

— Я думал об этом тысячу раз и надеялся, что это возможно. Но мы не можем продолжать жить тайно, или воображать, что делаем из этого тайну.

На соборе святого Павла начали бить часы, и послышалась перекличка стражников. У Эммы уже был готов ответ, но она ждала, когда кончится бой часов, а затем ответила, но уже менее уверенно:

— Нет, я хочу жить с тобой открыто.

— Но где это окажется возможным? Только не в Англии. Странно, но королеве было позволено то, чего нельзя вдове короля. Ты не вынесешь презрения и клеветы…

— Кто же говорит об Англии? Здесь нам нечего больше делать, и в этом, я думаю, мы согласны друг с другом.

— В Нормандии? Но и там ты останешься вдовствующей королевой, а я не буду даже тем, кем я сейчас являюсь в Англии. Самое большее, я мог бы служить одним из капитанов корабля у герцога. Разумеется, при условии, что не буду распутничать с его сестрой.

— В Дании? — жалобно предложила она. Когда же она заметила, что он готов посмеяться над ней, то ответила более резко, чем ожидала сама: — Я должна посвататься?

Он поднял брови и, казалось, не понял, о чем идет речь. Затем снова заговорил, обращаясь к своим рукам:

— Мои предки не хуже твоих, и род мой насчитывает несколько столетий. Но сегодня я всего лишь нищий морской разбойник, к тому же без корабля. Король, которому я служил, умер, а новый король не пожалует мне имения, даже если это в его власти. Если бы я был богат и могуществен, я, может быть, и дерзнул бы…

Он не закончил фразы, но она уже догадалась. Торкель был слишком горд, чтобы посвататься к ней, раз теперь он не мог считаться ей ровней. «Час пробуждения». Она попыталась взглянуть на действительность его глазами: он был оскорблен Эадриком, он даже не получил тот выкуп, который пообещал ему Этельред, он вынужден платить дружине из собственного кармана.

— Но когда мы встретились впервые и ты как победитель был вправе диктовать свои условия английскому королю, — упомянула она преднамеренно, — то тогда ты считал меня ровней?

Он посмотрел на нее долгим взглядом, пока она не заметила, что он глядит мимо нее, куда-то вдаль.

— Тогда — да, — ответил он наконец, — тогда я был тебе ровней! И если бы я был умнее, то захватил бы тебя как добычу победителя, и вернулся бы в Данию с похищенной женщиной, богатым выкупом и большой честью. Стал бы одним из ближайших ярлов короля Свейна, а ты бы смертельно скучала, пока я сражался бы вместе с ним.

Она пропустила мимо ушей его последние слова и тихо ответила:

— Я стоила тебе дорого.

Он отвлекся от своих воспоминаний. И готов был возразить ей, что не надо говорить об этом или так думать. Но так оно и было, несмотря ни на что.

— Никто не может противиться своей судьбе, — сказал он и поднялся.

— Я не собираюсь отказываться ни от чего, что давала мне до сих пор судьба. Может, от чего-то, но только не от тебя. Этот долг нужно оплатить, рано или поздно.

Чтобы не расплакаться, она спросила:

— Что ты думаешь делать, когда в последний раз переправишь меня через Стикс?

— Я не уверен, что мы сразу пересечем Темзу с таким драгоценным грузом, — попытался шутить он. — Завтра мы узнаем, как обстоят дела с осадой этого короля Кнута. Но только после нашего отплытия в Руан я попытаюсь отбить свои корабли у Эадрика и Кнута. Если я совершу это прежде, чем переправлю тебя, то может случиться, что тебе придется поискать себе другого сопровождающего. Никто не может, как уже сказано, противиться своей судьбе.

Она тоже встала и протянула к нему руки. Но он взял ее правую руку и поцеловал ее. Затем поклонился и вышел из комнаты.

Эмма собиралась унизиться до того, чтобы просить его о последней встрече, последнем объятии. Но не успела. Она даже не думала, что он сможет так холодно расстаться с ней. Или он поторопился уйти, чтобы она на этот раз не стала ему «ровней»?

У нее оставалась единственная возможность: когда он будет провожать ее в Руан. Но тогда, наверное, будет слишком поздно…