Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Теперь они возвращались домой, Кнут, она и Роберт. Они плыли на лодке по Рейну и по пути домой должны были заехать в Кельн и Ахен. И без конца вспоминали Бамберг — «а ты помнишь?..»

Больше всего Эмма поразила та похвала, которую владыки один за другим выражали Кнуту. Неужели он так известен? Но ведь ясно: Кнут был один из самых могущественных монархов Европы. Английская, датская и норвежская короны были его, он считался соправителем Швеции и вдобавок господствовал на обширных территориях южного побережья Балтийского моря. Домой он вез договор с императором Конрадом о том, что граница между датским и немецким королевствами будет проходить по реке Эйдер, а не где-нибудь еще. Это хорошая новость!

А что будет, когда у Гуннхильд и Генриха родится сын? Еще слишком рано об этом думать, но Кнут пробормотал, что когда-нибудь от свадебного вина станет горько: а вдруг в будущем немецкий император захочет «унаследовать» Данию…

— Но придет срок, тогда и будем думать, — засмеялся Кнут. — Я ведь еще не умер, и мои сыновья живы.

«И Кнютте ведь тоже может жениться на какой-нибудь наследнице и стать владыкой ее страны?» — подумала Эмма. Хотя сейчас она с трудом могла представить себе, что это будет за страна. Ведь жениться на дочери Гуннхильд ему нельзя, а у Генриха нет сестер на выданье… К тому же, было бы лучше, если бы они были в расцвете сил, а не совсем уже высохшими.

Всю жизнь Эмма часто думала: была бы мама Гуннор рядом и видела бы все это! И на сей раз в Бамберге она желала бы того же, но теперь это невозможно. Гуннор умерла в 1031 году, ей было за восемьдесят. Эмма получила известие о ее болезни, которая, как полагали, станет ее последней, и поспешила в Руан.

В последнее время Гуннор и в самом деле становилась забывчивой и словно уходила куда-то далеко. Она говорила о Торкеле и благодарила Господа, который так позаботился об Эмме и дал ей такого мужа! Потребовалось немало времени, чтобы мать выбросила эти мысли из головы, но наконец ее сознание прояснилось, и Эмма смогла многое вспомнить и даже повеселиться вместе со своей старой мамой.

Не так весело было, когда старушка во внезапном озарении сказала:

— Не понимаю я моих внуков. Года заслуживает своего имени, а Эдвард и Альфред совсем не умеют держаться на людях. Я не знаю, о чем с ними говорить, когда они приходят навестить меня — если только я не говорю с Эдвардом о святых, а с Альфредом — о собаках!

Эмма почувствовала, что вынуждена согласиться с матерью. Ее дети от Этельреда во все года правления Кнута получали из дома, из Англии, хорошее содержание, и ни в чем не должны были уступать никому в Нормандии. Но ни один из сыновей не добился положения при дворе в Руане и ничем не отличился в стране. Никто из них не завел себе возлюбленную. Эдвард поневоле стал добродетелен и был почти что монахом, только обетов не давал. Почти все время он проводил в монастыре, изучал науки и упражнялся в благочестии. Альфред с удовольствием показывался при дворе и охотился с кузенами и родственниками, но был слишком стеснителен и не имел близких друзей, несмотря на свое добродушие. Казалось, что его настоящие друзья — собаки.

Она не могла немного не посетовать на своих сыновей брату Роберту, но архиепископ воспринял это с обидой, поскольку именно он занимался их воспитанием.

— В твоих сыновьях нет ничего плохого, — рассерженно ответил он. — Они понятливы и вежливы. Эдвард во многом так же сведущ в делах церковных, как и я. Очень жаль, что он никак не может решиться стать человеком Церкви, целиком и полностью. А вот Альфред…

Даже воспитатель не нашелся, что сказать хорошего о своем племяннике.

— Тебе не в чем себя упрекнуть, — поспешила сказать Эмма, — я тебе очень благодарна и обязана. Я только не знаю, как бы Альфред зарабатывал себе на пропитание, если бы не поддержка Кнута.

— Он как его отец, — ответил Роберт. — Любит охотиться, как за дичью, так и за женщинами. Так что он должен стать таким же хорошим королем!

Охота за женщинами была для Эммы новостью. Всегда узнаешь что-то новенькое! Нашлась бы какая-нибудь охотница на него самого, чтобы сделать мужчиной.

— Недостаток твоих сыновей, если это недостаток, — продолжал Роберт, — заключается, пожалуй, в том, что им как бы подрубили корни. Когда-то в жизни они перестали надеяться и мечтать. Я думаю, ты можешь вычислить, когда…

Она почувствовала: ее жизнь разрубили как мечом, в «недостатке» была ее вина — и в то же время не только ее. Может быть, она ищет в них недостатки вместо того, чтобы перечислять их достоинства? Об Альфреде ей тоже было нечего сказать, ни хорошего, ни плохого. Он был наделен особым, каким-то непостижимым обаянием. Эдвард же не был «приятным» человеком. Он лгал ей прямо в глаза и знал, что она понимает, что он лжет. Мечтать он, пожалуй, мечтает, но черт его знает, что это за мечты.

И как бы ей не хотелось, но надо признать, что и Кнютте не особенно обаятелен. Может быть, ему тоже подрубили корни? Тогда, когда ее отправили в изгнание из-за Гуннхильд?

У Кнютте не было особого желания слишком долго оставаться в Англии. И года не прошло, как он опять вернулся в Роскилле. Раз-другой после этого он навестил своих родителей в Англии, но, казалось, не понимал, что сам должен приложить силы, чтобы утвердиться в своем праве на английский престол. Ну что ж, Кнуту всего сорок…

Тут Эмма вспомнила одну сплетню и была вынуждена спросить брата:

— Послушай, Роберт, почему все говорят о том, что ты сделал с Херлевой?! Это правда, что ты с ней развелся?

Старый епископ покраснел.

— Развелся, не развелся, — смущенно пробормотал он. — Она живет со своими в Эвре и управляет моим графством. На женатых епископов стали устраивать самые настоящие облавы, и мы решили, что самое умное — жить в разных местах. А в остальном у нас так же хорошо, как всегда. Ну вот, мы и в Кельне, где я поприветствую моего уважаемого брата во Христе!

Когда путешественники добрались до Фландрии, Эмму настигла весть о том, что граф Дре умер в чужой земле. Одновременно подтвердилось, что его господин, герцог Роберт, действительно скончался. Место назвалось Никеей, и архиепископ Роберт напомнил, что там в каком-то году в четвертом веке проходил знаменитый церковный собор.

Смерть, смерть, смерть! У герцога Роберта был маленький сын, которого звали Вильгельм, но он был сыном наложницы, и до зрелости ему было еще очень далеко. Женщину, с которой жил Роберт, тоже звали Хер левой; она, как говорили, была дочерью фалезского дубильщика. Эмма ее никогда не видела. Вопрос теперь заключался в том, какую позицию займет французский король по отношению к ленному праву и порядку наследования? Роберт, наверняка, заставил нормандских владетелей поклясться в верности Вильгельму до своего отбытия в Святую землю, но такие клятвы можно было нарушить быстрее, чем прочесть «Отче наш», будь на то уважительная причина.