Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Годвин тотчас встретился с епископом Люфингом. Они сразу же Договорились. Вместе они подставили свои паруса под ветер энтузиазма, который уже звенел в душах английской знати: наконец на трон опять взойдет англо-саксонская династия после стольких лет власти иностранных завоевателей!

Не успели еще положить в могилу короля Хардекнута рядом с его отцом, как Эдвард был провозглашен в Лондоне новым английским королем!

К тому времени Стиганд еще не успел доехать до короля Магнуса.

И это осталось похороненным в сердце Эммы. Она решила, что сейчас умнее всего не особенно показывать свое разочарование по поводу поспешного избрания короля. Вместо этого королева-мать не упустила возможность попросить нового короля об услуге: она хотела, чтобы ее капеллан Стиганд наконец получил Эльмхэмское епископство, теперь, когда оно стало вакантным.

Король Эдвард счел, что у него нет оснований отклонить эту просьбу.

Эмма распорядилась, чтобы Стиганда впустили к ней тайно, как только он вернется от Магнуса. Прошло время, уже наступила ранняя осень, вечер был холодным, и небо извергало на Англию воду, как во времена Ноя.

Наверняка Стиганд и сегодня вечером не придет. И все же Эмма велела затопить камин. Хорошо было нежиться у огня, даже одной. Свою охрану она отослала спать. Она сама могла поддержать огонь, да и погасить тоже.

Обычно Эмме нравилось оставаться одной, в часы, свободные от напряженных дневных трудов. Но теперь компанию ей хотели составить воспоминания, а такую компанию она не любила. Жалобные голоса будто сливались в молитву, словно пришло ее время подводить черту и подбивать итоги жизни. Но она не хотела им подпевать. Ей всего лишь пятьдесят семь лет, идет пятьдесят восьмой год, и она была полна будущим. Никакими недугами она не страдает и она не стыдится своей наготы перед зеркалом, пусть, может быть, и не при ярком дневном свете. Она также считала, что является своим строжайшим критиком.

Но в ее ушах все еще звучали голоса, а перед глазами разворачивались свитки, показывая ей старые и новые образы: Этельред на смертном одре, Кнут в гробу с ее диадемой на голове, Гуннхильд с белым и удивленным лицом — она не была свидетелем смерти дочери, но этот образ был все равно в ней. Ей не пришлось видеть выколотые глаза Альфреда, но ей так подробно и взволнованно об этом рассказывали, что она все равно что была там, близ Или. Изможденное лицо умирающего Кнютте должно было быть самым ярким и самым тяжелым образом, но он казался застывшим и пока еще не вполне настоящим.

Она пережила шестерых английских королей. Два раза ее высылали из страны (если быть точной, то три раза, считая тот случай, когда она с помощью Торкеля и Кнута бежала из Лондона).

Неужели все эти печали не свели ее в могилу? Разве не должна она просто-напросто желать себе смерти?

Она пережила шестерых королей, если считать ее свекра Свейна Вилобородого, что следует делать, полагала Эдит, поскольку Свейна успели признать королем всей Англии незадолго до того, как он упал с лошади и умер. Теперь она переживает седьмого, своего собственного сына. Не должна ли она в таком случае радоваться, несмотря на скорбь по ребенку своего сердца, неудачнику Кнютте? Не должна ли она, по крайней мере, успокоиться и тихо стареть в качестве «королевы-матери»?

Вместо этого каждый вечер она сидит и ждет мужчину, моложе ее больше, чем на двадцать лет. Она, конечно, ждет не только его, но в той же степени — и ответа от Магнуса.

Она встала, чтобы подбросить дров в огонь. И тут кто-то стал царапаться в потайную дверь, скрытую гобеленами с изображением церкви в Фекане. Она схватила вытканную дверную ручку, и гобелены раскрылись, словно она вошла в церковь своего отца. Тогда она толкнула стену за тканью в том месте, которое знала только она. Потайная дверь щелкнула, и в нее вошел человек в черной дорожной одежде и с капюшоном на голове.

— Черт знает что за погода, — пробормотал он, сбросив капюшон. Под ним оказалось любимое лицо с высоким лбом и густыми волнистыми волосами — как благотворно видеть голову священника с красивыми волосами среди всех этих бритоголовых.

— Ты пришел, несмотря на эту чертову погоду, — защебетала она, обняв его, хотя он отступил, боясь намочить ее. Но она бы охотно разделила с ним дорожную мокроту, грязь — чтобы хоть так стать причастной к тем трудностям, которые он вынес ради нее.

— Я был вынужден поспешить домой, — сказал он. — Я и так безбожно долго отсутствовал, и это вызывает подозрения. Больше я не мог продолжать свое путешествие.

Это она понимала. Она подбила архиепископа Кентерберийского на то, чтобы Стиганд вел переговоры с архиепископом Бременским по поводу положения скандинавских церквей. Бремен с давних пор был недоволен тем, что Кентербери и Йорк вмешиваются в назначения датских и норвежских епископов и посылают «миссионеров» в северные страны. С точки зрения Бремена последнее было его собственным делом. При короле Кнуте было достигнуто некоторое соглашение, но противоречия все равно остались. Руководители английской Церкви не считали, что они могут просто отозвать домой тех, кто уже закрепился в Норвегии и Дании, или бросить их на произвол судьбы. И вообще личная уния Скандинавии и Англии могла бы многое значить: Бремен не мог бы распоряжаться тем, каких капелланов должен иметь английский король во время своего пребывания в Дании…

Стиганд, постанывая и ругаясь, стаскивал с себя сапоги и дорожный костюм, а Эмма тем временем достала еду и питье, которые она держала наготове каждый вечер — каждое утро ее слуги, к своему большому удивлению, находили их нетронутыми. Они привыкли к тому, что покойный король наедался на ночь, но почему скромной в еде вдовствующей королеве нужно было почти столько же, когда она все равно ничего не ест?

Кое-какие новости из Дании дошли до нее, пока Стиганд отсутствовал, но сейчас она хотела услышать все из первых уст, как только он снимет с себя дорожную одежду и утолит жажду после долгой скачки.

— Добро пожаловать домой, дорогой епископ, — сказала Эмма, подняв свой кубок.

— Ты имеешь в виду, что ты?.. Это все-таки Эльмхэм? Сколько тебе пришлось заплатить за это?

— Ничего, — удивленно ответила Эмма. — Эдвард так кроток и набожен, что я не думаю, что и он ударится в окаянную симонию.

Стиганд рассмеялся.

— Наверняка он против симонии, но не против благотворительных пожертвований, особенно если их целью является он сам… Ну, ладно, можно я немного порасспрашиваю тебя, как обстоят дела в королевской канцелярии.

— Да, — вздохнула Эмма, — как ты уже знаешь, у нас теперь новый король. Мне жаль, что ты проездил зря.

Он отвернулся к камину, чтобы скрыть свое разочарование и взволнованность; от огня она зажгла курительную палочку и поместила ее в подставку на каминной полке.