Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Понемногу, шаг за шагом осваивалась Эмма со своим новым статусом, покуда ее сестры и подруги радовались, хоть и не без зависти, узнав о нем. А еще она увидела теперь в новом свете и Руан, и всю Нормандию и поняла, наконец, что она утратит.

Сену, зеленые волны прибоя у скал, прославленные дворцы и соборы Руана, церковь в Фекане. Верховые прогулки и запах конюшни.

Братьев и сестер. Их детей. И главное — дом ее детства, со всеми его ароматами, со всеми закоулками и воспоминаниями.

Она прощалась с каждым из них, день за днем, и со всеми вместе. Немножко поплакала над каждым памятным уголком, над каждой всплывшей в памяти картиной, поняв, наконец, как больно взрослеть. Ей-то казалось, что она давным-давно взрослая!

Когда делалось так невыносимо, что впору было раскаяться в данном братьям согласии, она спешила к Дитте, ища утешения, прижималась к ее верной груди. Дитте вздыхала, будто беспокоилась за свой переезд в Англию. Эмма тоже беспокоилась, удастся ли управиться с гривастой подружкой. Говорят, на кораблях лошадей спутывают и заваливают на спину. Как же, наверное, испугается Дитте! А качка? Лошадей, вероятно, тошнит от морской болезни, так же, как людей. Наверняка. Эмма дала себе слово сидеть всю дорогу рядом с Дитте, держа ее голову у себя на коленях, и гладить ее, похлопывать по шее и успокаивать. А что если затошнит и ее, Эмму?

Эта тревога пересиливала даже страх перед объятиями короля.

И однажды в конце зимы Эмма поняла, что уже достаточно оплакала свою юность и вполне распрощалась с Нормандией. Теперь ее чувства до краев переполнялись предвкушением будущего, раздумьями и ожиданиями: как станет она строить собственную жизнь и что сумеет осуществить.

Все это время она вместе с монахом, знающим датский, успешно коверкала мудреное наречие, именуемое английским языком. И время пролетело слишком незаметно.

Буйная весна расцвела в Нормандии, снова наполнив душу тоской и печалью. Но монах по имени Йенс уверял, что природа в Южной Англии такая же, как в Нормандии. Почти. Эмма там быстро освоится. Хотя кое-чего тут, конечно, больше: он и сам будет тосковать по прекрасным зданиям и скульптурам, созданным руками нормандцев.

Весной 1002 года, по прошествии Великого поста, король Этельред Английский привез из Нормандии юную невесту. Для переправы через Английский канал лучшей погоды нельзя было и представить, так что ни Дитте, ни Эмму не тошнило.

Последнее спокойное мгновение пережила Эмма, глядя на величественные меловые утесы близ Дувра. И вот уже корабль причаливает к берегу, где ее встречает толпа эльдорменов, разодетых в атлас, епископов в митрах, похожих на грибы, а рядом — бесчисленные придворные, аббаты и прочие, с кем еще предстоит познакомиться. Она, оказывается, неплохо подготовилась и знает имена наиглавнейших людей в английском государстве. Но теперь все они слились в единый вязкий поток имен и лиц. Господи, неужели можно когда-нибудь научиться отличать их друг от друга!

Она вдруг оказалась отрезана от своих нормандцев: куда девалась Дитте и кошка, она не знала, и не знал никто. Наконец, разыскав монаха Йенса в сутолоке у карет и лошадей, она облегченно вздохнула. Йенсу удалось пробиться поближе к Эмме, чтобы переводить и подсказывать имена. Йенс все-таки лучше, чем ничего. Но как грустно, что рядом нет никого из родных — теперь, в момент ее торжества! Герцог Ричард потребовал, чтобы англичане оставили в Руане заложника взамен архиепископа Роберта и тех, кто отправился вместе с ним сопровождать Эмму. Но король Этельред не побеспокоился об этой разумной предосторожности, и вместо того, чтобы извиниться и в последний миг попытаться исправить положение, он рассердился и заявил, что никакого заложника не нужно. А если без этого никак нельзя, он-де готов оставить нескольких человек из своей свиты.

Но так как все эти люди оказались низкого происхождения, не имеющие на родине ни имени, ни титула, герцог Ричард расценил предложение короля как оскорбительное и запретил сопровождать Эмму кому-либо из своих домочадцев. Хорошенькое начало «союза» Англии и Нормандии!

Неизвестно почему, Эмме предстояло трястись в карете, в то время как мужчины ехали верхом. Эмма терпеть не могла карет. Ее протесты и требования, разрешить и ей тоже ехать верхом, отклонялись под тем предлогом, что нет подходящей лошади под дамским седлом. Где ее собственная лошадь? Ее уже снова отправили морем вместе с ее вещами и слугами в Гемтон. В то самое место, которое на ее карте называлось Саутгемптон.

— Немедленно в карету! — приказал король. — Мы и так уже немилосердно опаздываем!

Пришлось подчиниться. Опоздание означало быструю скачку по ухабистым, каменистым дорогам, ведущим в Кентербери. Может, нынешней ночью Его Величество даст ей спокойно поспать и не станет принуждать ее поворачиваться на спину. За полпути до Кентербери ее филейные части превратились в хорошо отбитый бифштекс. Она знала, что путешествие продлится много дней, что ее, вероятно, потом еще повезут в Лондон, прежде чем доставить в Винчестер; какова же она будет, когда настанет этот день?

В Кентербери она присела в книксене перед архиепископом Эльфриком, но не смогла подняться, так у нее онемели ноги. И надо же — этот служитель Божий все понял сам, протянул ей обе руки и помог встать.

— Лучше бы король позволил тебе, девочка, ехать верхом, — рассмеялся Эльфрик. — Наши английские дороги — не для нежного девичьего тела!

Король, очевидно, все слышал, потому что при отъезде из Кентербери для королевы неожиданно нашлась лошадь. Но такая строптивая и непокорная, что при подъезде к Лондону у Эммы уже отнимались руки по самое плечо. Упрямый жеребец отомстил-таки ей…

Следуя в своей тряской колымаге в Кентербери, Эмма была даже не в силах беспокоиться обо всех возможных ошибках и недоразумениях. При ней ли свадебное платье — или его тоже отправили морем вместе с Дитте? Роскошный наряд, на который мама и сестры положили много труда, — чтобы парча и золотое и серебряное шитье легли как должно. Примерив это чудо, Эмма выпалила некстати:

— Я в нем как памятник на могиле!

Гуннор украдкой перекрестилась, пробормотав: «Недобрая примета!» И Эмма, смутившись, кляла свой неуемный язык, который мама всегда советовала держать за зубами. За возню с этими вечно причитающими золотошвейками мама заслужила, разумеется, лучшей награды.

А теперь может получиться, что она больше не увидит этого «памятника», пока не будет слишком поздно. Адель, назначенную ей в камеристки и наперсницы, она не видела с самой высадки на берег. Йенс-монах обещал следовать за ней, но до сих пор так и не показался у ее кареты. Наверное, он попросту отстал по пути.