Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Я сяду у окна, — решил, наконец, король. Вечер стоял чудесный, теплый; из окна открывался широкий обзор — видны были болотистые луга по берегам Итчена, а дальше — высокий холм Кадер-Рин. В глазах что-то темновато, а природа — лучший лекарь. Ну, положим, не самый лучший… Он допил мед и повелел принести пива.

Датчане, да…

Они приплыли под самые стены Винчестера. Их проворные, но устойчивые корабли вошли в Итчен с приливом. Они мчатся быстрее, чем кони. Ни один гонец не смог опередить их на пути в Саутгемптон: внезапно встали они у острова Вульфсей на якорь, обложили крепостные стены, пожгли все, что могло гореть, и отплыли прочь, чтобы продать в рабство женщин и детей, не успевших надежно спрятаться.

Но что-то удержало датчан от попытки штурма Винчестера. Неужели эти старинные стены кажутся им слишком прочными? Или тут замешан Паллиг? Ведь Паллигова жена пока что тут, в Винчестере… Король так никогда и не узнает, почему датские корабли вдруг все как один снялись с якоря и ушли в море вместе с отливом.

Он им с лихвой заплатил за мир. Но они не сняли осаду с Саутгемптона, не ушли с острова Уайт, где стояли лагерем. Первой его мыслью было отправить Эмму морем сразу же в Винчестер и справить свадьбу тут. На это он уже успел потратить немало фунтов звонкой монеты. Но коль скоро воды к югу от Уэссекса сделались такими неспокойными, ни король, ни господа из Руана не пожелали рисковать. Вот была бы потеха всем королям в Европе: свадебный кортеж английского короля захвачен норманнами! А может, датчане остерегаются приближаться к Эмме, опасаясь недовольства Руана? Но никогда не знаешь, что у этих разбойников на уме — с них станется простоять тут до полного унижения английского короля.

И пришлось кораблям с Эммой и ее свитой, крадучись, пробираться в виду побережья Фландрии, чтобы потом, резко свернув, пересечь Канал в самом узком его месте, правда, таким образом он сразу же предъявил невесту в Кентербери и Лондоне, и больше на сей счет не надо было беспокоиться. Впрочем, невелико утешение!

Достойное сожаления послание герцога Ричарда относительно заложника также давало мало оснований для успокоения. Сперва король гневался на собственное невезенье: он же не виноват! Позднее пришлось признать: нет, все-таки виноват. Вместо явной демонстрации дружественной, даже родственной связи Англии и Нормандии получилось прямо противоположное. Из расплывчатых намеков собственных приближенных, скорбно качающих головами, он понял: вот еще один гвоздь в его гроб! Да еще столько ошибок и неудач, сыплющихся на него в последнее время…

Король Этельред допил кубок и потребовал новый. Виночерпий привычным жестом подал другой, полный до краев. Жажда рождает жажду — король опорожнил и эту чару.

Когда епископ Эльфеа в свое время завел речь об Эмме, Этельред отвечал, что не любит датчан. Тогда он сказал это к слову, так просто, зная, что, хотя нормандские правители и в самом деле датского происхождения, с тех пор уже успели стать большими французами, нежели сами французы. Лишь спустя много времени он в полной мере понял, что Эмма куда больше датчанка, чем он мог вообразить. Ее мать родилась в Дании, сама она предпочитает говорить по-датски, а не по-французски — о ее английском говорить пока не приходится; хорошо хоть, она пытается его учить и явно старается. Только ничего хорошего, что она так привязалась к этой Гуннхильд, по недомыслию взятой им ей в помощь. Он слышит, как они лопочут между собой по-датски, и не знает, о чем. Хоть и догадывается. Гуннхильд пересказывает Эмме все, чего та сама бы никогда не узнала. Они теперь там вместе на женской половине, но куда прикажете девать сестру датского короля? Отпустить он ее не отпустит ни за что на свете и доверить никому другому тоже не может.

Он уже стал сожалеть о своем браке: она, конечно, хороша, ничего не скажешь, он с удовольствием ловил завистливые взгляды в Кентербери и в Лондоне. И в то же время злился на себя, что принял неукоснительное требование герцога, что его сыновья от Эммы будут иметь преимущественное право на английский престол. Впрочем, эта клятва ничего не меняет. Выполнять ее он не собирается. По очень простой причине — он дал ее без согласия Витана, и посему силы она не имеет. Это у них там в Руане считают: как герцог скажет, так и будет. И не могут себе даже представить, что слово короля Англии имеет меньший вес. Но в один прекрасный день эти господа из Руана догадаются, что он нарушил свое слово, и поступят соответственно…

Наиболее простой способ не стать клятвопреступником — это никогда не иметь детей от Эммы.

С другой стороны, нелегко отказаться от такого лакомого кусочка. А веди он себя подобно Онану [13] Сын Иуды, от имени которого произошло название «онанизм» (Бытие 38,9). , изливавшему свое семя на землю, это быстро сделалось бы известно в Руане. И означало бы, что герцог вправе, буде захочет, объявить супружество Этельреда и Эммы недействительным по причине его неполного осуществления. Герцог будет волен найти Эмме другого мужа. А Этельред приобретет в лице Ричарда нового врага, а в мире — еще большее презрение.

Поди знай, что тут делать.

Что бы он ни делал, все оказывалось неправильно. Так пошло с самого его вступления на престол. Во всяком случае, такая картина рисовалась тем, кто был крепок, в особенности, задним умом. Дескать, жила себе Англия в мире с датчанами целых тридцать лет, но едва только королем стал Этельред, как снова начались набеги…

Из задумчивости его вывел взрыв хохота. Нахмурившись, он взглянул на другой конец стола, где сидели за пивом его придворные. Один из них произнес с характерной интонацией и так громко, что король расслышал и со своего подоконника:

— Я не готов!

Словом, произнесенным одним из танов и вызвавшим всеобщее веселье, было «unready» — «неготовый».

Разумеется, король Этельред не был в неведении относительно шуточек вокруг его имени. Казалось, он различает сладковатый трупный запах за этим вкрадчивым глумлением: «Этель — ред», «благородный разумом», Этельред — «The Unready» или «The Unred» — «неготовый» или «неразумный». И дальше — Этельред Неурядица, Ваше Замешательство.

Какая откровенная злоба! Но, как и все оскорбления, повторяемые без конца, оно, возможно, недалеко от истины — или, может быть, принято за истину. Самоосуществление пророчества… Нынче уже не стесняются и в его палатах…

Он попытался вычислить, кто из танов засмеется тише или позже других: так обычно удается обнаружить автора остроты. Но на сей раз король сидел слишком далеко, чтобы определить наверняка. Подняться теперь же и покарать оскорбителя значит навредить еще больше самому себе: новый сюжет мигом обойдет всю Англию.