Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

И Гуннхильд узнала все подробности церемонии «представления», Что король ретировался так поспешно, Гуннхильд совсем не удивило: наверняка, он ожидал чего-нибудь подобного и знал, что его не послушают, даже если он и заступится за Эмму.

— Бедняжки как стадо без пастуха, — вздохнула Гуннхильд. — При бабушке они жили как хотели. Единственное, чему она их научила, — это презирать свою родную мать. И теперь, когда мать умерла, их, по-моему, мучает совесть. Так что нечего удивляться, что все это выплеснулось на тебя.

Эмма задумалась. Как бы реагировала она сама, если бы вдруг ни с того ни с сего заполучила мачеху немногим старше себя?

— Самое ужасное, — произнесла она, — что я, кажется, перестала любить детей. Раньше я вроде бы любила их. Хотя — с пятнадцатилетним, может быть, удастся подружиться?

Гуннхильд немного подумала, прежде чем ответить.

— Матери ты им никогда заменить не сможешь. И, прежде всего, потому, что у них не осталось никаких теплых воспоминаний о том, что такое, в сущности, мать. Подружиться — да, а на большее и не рассчитывай. Или стань им старшей сестрой.

Всего Гуннхильд не сказала. Старшая сестра — этого достаточно, пока Эмма сама не станет матерью. Вопрос лишь, удастся ли ей это успеть, прежде чем ее настигнет судьба.

Когда Эмма вбежала к ней, Гуннхильд стояла за кроснами. Теперь она вновь повернулась к ним, забегал челнок, застучало бердо [11] Скрепленные пластинки, служащие для пробивания нитей утка, идущие поперек основы. .

Эмма до сих пор не рассказала про вопрос, заданный Эдгаром. Может, по отдельным ее намекам Гуннхильд сама догадается? Но сейчас Эмма решилась поведать о своем позоре без околичностей:

— Эдгар спросил меня, «а папа тебя потоптал?». Было бы легче, если бы я могла ответить утвердительно.

Гуннхильд в изумлении оставила работу и села рядом с Эммой.

— Как… Ты хочешь сказать, король еще не осуществил ваш брак?

Эмма покачала головой, закрыв глаза:

— Почему он не захотел?.. Разве я ему противна?..

Услышанное просто ошеломило Гуннхильд. Ведь король Этельред успел снискать сомнительную славу благодаря тому проворству, с которым брал женщин. «Взяться смело — уже полдела» — по свидетельству Паллига, это была любимая поговорка короля на сей счет. Он и к Гуннхильд подкатывался, но с ней у него не вышло ни дела, ни полдела. Гуннхильд знала, что жена одного бейлифа [12] Придворный короля. долгое время была фавориткой короля, и что тот придумывал предлоги один другого нелепее, чтобы удерживать ее во дворце в ночное время. Гуннхильд видела эту женщину и после их возвращения из Лондона, — но может ли быть, чтобы король наведывался к ней по-прежнему теперь, когда у него такая прелестная юная королева? К тому же — только что с ним повенчанная?

Да простят Гуннхильд, что она сплетничает — Эмма и сама все скоро узнает: король Этельред едва ли не каждый вечер мертвецки пьян. Хотелось бы знать, как ему удавалось сдерживать себя в те дни и ночи в Кентербери и Лондоне? По крайней мере он не допивался до такой степени, чтобы вызвать подозрения у епископов и ольдерменов. Но уже вчера он сызнова принялся наверстывать упущенное. Может, этим-то все и объясняется — он все еще боится ударить в грязь лицом перед Эммой и не смеет пьяный войти в ее покои. А может, еще и опасается, что его инструмент малость подзатупился и не совладает с ее девством?

— Попробуй днем отвести короля в сторонку, если тебя так задевает, что он все никак не решится на первый выстрел.

— Но как же можно? — воскликнула Эмма. — Тут, в этой тесноте, когда король никогда не бывает один.

— Ну, — заметила Гуннхильд, — когда очень хочется, случай всегда подвернется, даже если дом кишмя кишит народом.

— Вот уж нет, не настолько я его хочу, чтобы самой навязываться, — оскорбилась Эмма. — Тем хуже, сказала бы я.

— Нет, что ты, извини, пожалуйста, — поспешила объяснить Гуннхильд.

— Я не о тебе. Но будь я им, я бы уж нашла удобный случай — хоть за обедней!

В ответ Эмма смогла только рассмеяться. С одной стороны, она была благодарна за каждую ночь, прошедшую без королевского посещения. С другой, это уязвляло ее самолюбие. Ею, с ее-то красотой, вожделенной для всякого мужчины, пренебрег потасканный старик в два раза старше ее. Права Гуннхильд: надо действовать самой. По крайней мере, ради любопытства. Ведь во имя женской благосклонности мужчины убивают друг друга и затевают войны. Значит, что-нибудь да получится…

«Настало время окончиться миру сему».

Так писал ученейший и благочестивейший Аэльфрик Грамматик накануне смены тысячелетия. Король Этельред и его народ замерли в ужасе перед тем, что вот-вот произойдет с миром. Епископы понуждали короля призвать подданных к покаянию и исправлению: за грехи людские беды поразили Англию. Быть может, только и осталось, что в последний раз причаститься святых даров и уповать, что успеешь еще сподобиться последнего помазания, прежде чем дрогнут горы и море поглотит все живущее.

Но тысячелетие исполнилось, и ничего не произошло. Народ вздохнул с облегчением. Но государство ничто не спасало от бед: ни посты, ни милостыня, ни молитвы. Как раз в тысячном году осень рано сменилась трескучими морозами, реки сковало льдом, урожай погиб, и датчане вновь напали на Англию.

Король Этельред вздохнул и поднялся со своего табурета. Со своего престола. Ужин закончился. Король рыгнул. Переел, надо думать, маринованного угря. Но как хорош он был, угорь, политый метеглином — медом с пряностями! Слишком мало в жизни радостей, чтобы еще отказываться от застольных удовольствий.

Он милостиво кивнул, когда старший сын попросил разрешения покинуть пиршественную залу. Королеву и придворных дам он тоже более не удерживал: на этот вечер они ему ни к чему. Никого не видно из знати, из тех, что почтительно толпились на его свадьбе, да оно и к лучшему. И без них хватает народу: дворецкий, что с важной миной вопрошает, где Его Величество желал бы сидеть, кравчий, поторапливающий рабынь с уборкой стола, нормандец-придворный, который прибыл вместе с Эммой и отрекомендовался знатоком фортификации. Этельред толком и не знал, для чего ему нормандец; может, поставить его управлять Эксетером, королевским свадебным подарком Эмме?

Надо, чтобы к вечеру не оставалось никого, кто причиняет беспокойство, кроме тех, кто сам может развлечь короля. Ага, вон он сидит, скальд-исландец, правда, радости от него Этельреду немного. Вечно тут сидят какие-нибудь скальды из северных стран, едят его хлеб, пьют его вино — по несколько месяцев кряду. Изредка разражаются драпой — хвалебной песнью, так и сочащейся лестью. И ждут за нее награды: золота, кубка, обручья. И этот не исключение. К тому же, он почему-то считает, что при дворе все понимают по-исландски… Король предоставил ему и далее пребывать в этом заблуждении. Ведь если скальда разозлить, он уедет к другому двору и там тебя же и оговорит.