Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Но епископ производит впечатление такого набожного и…

— Конечно, среди епископов он — из числа самых добрых и благочестивых. Но на какие средства ему содержать собор, если ярмарка святого Эгидия в этом году принесет меньше дохода, чем в прошлом? Не говоря уже о том… Нет, не стоит: я и так уже сегодня слишком много болтаю…

Эмма собрала все свои находки и отправилась к королю. Она изложила ему, сверяясь с расчетами, пункт за пунктом, чего «стоит» Винчестер как свадебный подарок; ей также известен доход от Эксетера за последние годы.

— Думает ли английский государь, — нежно проворковала она, — что подарок его и в самом деле столь же ценен, как о том написано в послании к моим родичам?

Этельред глянул в ее расчеты и мгновенно рассвирепел.

— Дьявольщина! — выкрикнул он, опрокинув чернильницу. — Все эти города должны быть тебе столь же дороги, как и мне!

— Возможно, — отвечала она. — Но разве сравнить их с моим приданым, привезенным в Винчестер? Неужели можно серьезно полагать, будто мои братья считают, что я получила взамен нечто соразмерное, если перевести в цифры…

— Плевал я на твоих братьев, как они наплевали на меня!

Эмма ужаснулась: король орал, посинев от ярости. Она испугалась, что Этельред вот-вот грохнется на пол без чувств.

— Ну, что же, — ответила она спокойно и снова собрала свои «цифры», — теперь, по крайней мере, я это знаю…

Она уже направлялась к себе, когда король снова заговорил, спокойнее, даже как-то жалобно.

— Ведь Эксетер оправится, как только настанет прочный мир, — это богатый край… Не я же виноват, что датчане хозяйничают по всему побережью Канала? Порасспроси лучше своих братьев об их роли в теперешних разбоях. Им, поди, и крыть нечем. Потом, ты же не видела еще кое-каких «цифр» по Винчестеру. Ты уперлась в то, что тебе не принадлежит, а про то, что кое-что все-таки получаешь, забыла. Винчестерские торговцы, дубильщики — разве они подвластны епископам или аббатам?

Вроде бы и вправду нет.

— Посмотрим, — пробормотала она, — если будет что смотреть.

Эадрик Стреона.

Внезапно вспыхнула новая звезда на королевском небосклоне. Никто толком не знал, откуда взялся этот человек. Двадцати с небольшим лет. Щеголь. Интриган. Где-то, когда-то положил король глаз на Эадрика, или Эадрик — на короля, и у того нежданно-негаданно появился новый фаворит. Эадрик мелькал теперь повсюду — и был замешан решительно во всем.

За какие-то несколько недель дело зашло так далеко, что старые верные слуги однажды явились к Эмме жаловаться, что король-де им больше не верит. Мало того: со дня на день им угрожает опала, и они готовы ручаться, что оговорил их Стреона.

Сперва Эмме казалось, что повторяется история с прежними «советниками» — когда слепец ведет слепца, оба свалятся в пропасть. Но приглядевшись к собственной метафоре, Эмма сама в ней усомнилась: она-то имела в виду, что неразумный король не всегда получает разумные советы. Ну, а вдруг теперь появился любимчик, дающий верные советы? Разве это не удача? Но когда и епископ Эльфеа стал все чаще покачивать седеющей головой, Эмма поняла: Эадрик Стреона может оказаться весьма опасным фаворитом. Хуже, чем слепой поводырь.

С Эммой Эадрик держался в высшей степени обходительно, рассыпаясь во всех мыслимых комплиментах. Его личность как бы исподволь завладела вниманием королевы, и Эмма поняла своего супруга. Не в последнюю очередь дело было в куртуазности Стреоны — в отличие от короля, который нечасто интересовался ее нарядом и бывал скуп на похвалу. Так что Эмма только мысленно облизывалась и улыбалась в ответ.

Постепенно внимание к ней Эадрика сделалось чересчур явным. Он мог подстерегать ее или появляться на пути, когда она менее всего этого ожидала. В один прекрасный день он сделает мне непристойное предложение, думала Эмма. Или изнасилует где-нибудь в чулане. Она также не понимала, для чего Эадрик проводит столько времени с распущенными детьми Этельреда. Девочки играли с ним, словно со старшим братом. Много позже она поняла направление его усилий, а о том, что они увенчались успехом, узнала, лишь когда Этельред, сияя, объявил:

— Знаешь, что я придумал, Эмма? Представь, я решил обручить Эдгит с Эадриком!

— Эдгит? — испуганно переспросила Эмма. — Но ей же нет еще и десяти?

Да, до десяти той было еще далеко.

— Нет, нет, со свадьбой, разумеется, спешить нечего. Но подумай, иметь родней такого приятного человека — и такого шустрого, за что бы он ни взялся.

Когда это сделалось известно, английская знать возроптала. Стреона — никто не знает даже такого рода] И не желает! Впрочем, мать девчонки тоже не Бог весть какая родовитая: и то сказать, овца барану пара… А так как «спешить со свадьбой» не собирались, Эадрик искал какой-нибудь плотской утехи, чтобы скрасить ожидание. Эмма понимала это и грациозно уворачивалась из-под его вечно шарящих жадных рук.

Именно благодаря Стреоне и произошла первая серьезная стычка у Эммы с королем. Пикировка по поводу свадебного подарка была не в счет.

При дворе лишь о ней и говорили в оставшиеся до ярмарки дни. Ярмарочный холм находился почти рядом с дворцом, а обыкновенно и лотки, и развлечения занимали чуть не весь город, от самого берега реки до Восточных ворот. Кто бывал там в прежние годы, тот знал, чем там торгуют: лошадками из Исландии и огненными ликерами из Португалии, пряностями из Египта и свинцом из Девона — проще сказать, чего не было на винчестерской ярмарке. Обезьяны и лемуры, медведи и экзотические певчие птицы. И, разумеется, зрелища — глотатели шпаг и огня, прорицательницы, русалки и женщины с тремя грудями…

Однажды вечером за ужином король заявил, отодвинув тарелку:

— Надеюсь, мои дети не станут толочься среди всякого сброда на этой чертовой ярмарке!

Дети уставились в тарелки и хмуро жевали. Ни один не посмел ответить, не то что возразить. Кто молчит — тот, может статься, и не слышал никакого королевского запрета.

Эмма поняла: ярмарка — больная мозоль и у короля, и у горожан, прибыль от нее уплывает у них из-под носа. И тоже решила не обращать внимания на празднество, чтобы не дразнить короля.

Но потом, когда зажглись костры на холме, на котором в обычные дни стояла виселица, когда заиграли скрипки, застучали колотушки и народ ударился в пляс, как на Рождество…

Ведь запрет «толочься среди всякого сброда» был адресован не Эмме, она-то уж никак не входит в число королевских детей. Никому ничего не сказав, она просто переоделась в платье торговки и тихонько улизнула за ворота; лучше никому не знать, куда она отправляется на ночь глядя… Единственной живой душой, кому Эмма открылась, была Адель, которая спала в одном из боковых покоев королевы, как обычно в те ночи, когда Эмма не отсылала ее в комнаты для женской прислуги по причинам, которые француженке не открывались, — у той у самой хватало ума понять. Теперь, если Адель и не посмеет идти с ней вместе на ярмарочную площадь, она, по крайней мере, не испугается, не обнаружив рядом госпожи. Одна камеристка вряд ли осмелится пойти: языка она почти не знает, а попросить госпожу взять ее с собой она не посмела.