Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Вначале деревенские платили налоги деньгами или предметами из золота и серебра, которые у них имелись. Затем они вынуждены были продавать своих рабов (Эмма подумала, что теперь-то в Нормандии, дома, рабство отменено), а некоторые сами продавались в рабство, чтобы избежать участи «свободных» крестьян и не платить налоги.

— И еще детей, — пробормотала женщина, сидевшая за столом позади других. Когда Эмма спросила, что она имеет в виду, она не смогла объяснить этого. Крестьянин тоже отвечал нехотя и внезапно завел речь о другом. Но Эмма не привыкла сдаваться, и в итоге с помощью Эдит она узнала, со слов жены крестьянина, что тот продал собственных детей в неволю.

— Он решил это не один, — поспешно вступилась она за мужа. — Я и сама пошла на это. И не только мы так решили, почти все, кого мы знаем на много миль вокруг, вынуждены были так поступить из-за нищеты.

— Это так, — подтвердил другой, — мой сосед имел пятерых детей и продал их всех. А потом повесился. Он не мог вынести мысли о содеянном, тем более после того, как узнал, что тот господин, которому он продал своих детей, перепродал их потом датчанам. Наверное, их теперь съели.

Эмма не верила, что датчане едят детей, но ее слова мало утешили крестьян.

— Но ты же сам не повесился?

Словоохотливый крестьянин рассмеялся и ответил, что он пока отстает. Затем он сразу сделался серьезным, и глаза его наполнились слезами.

— Не думайте, что я не печалюсь, что у меня нет сердца! Я каждый вечер плачу, ложась спать, при мысли об их участи.

— Ты знаешь, где они находятся?

Крестьянин прикрыл глаза рукой и покачал головой. Крестьянка сидела, как жена Лота, и смотрела в землю сухими глазами.

Эмма взглянула на Эдит.

— Скажи, что это исключение, — взмолилась она.

— Нет, — ответила Эдит. — Помилуй Боже, и так повсюду к югу от дороги Уотлинг.

Эмма схватила камень и швырнула его в стену.

— Но почему я ничего не знала об этом!

Долгое время вокруг было тихо. Наконец заговорила жена крестьянина:

— А что бы смогла поделать госпожа Эмма? Знание не спасает мир, иначе мы теперь уже были бы в Царствии Небесном.

Что могла ответить Эмма? Что она сумела бы сделать? Когда никто ничего не мог — никто из тех мужчин, которые могли многое и только болтали о женской ограниченности.

Жена крестьянина встала из-за стола. Она скрылась в низеньком домике с глиняными стенами. Двери в нем не было, и ее заменяла коровья шкура. Скоро, наверное, ей придется продать и эту шкуру?..

— Как зовут твою жену? — спросила Эмма крестьянина, который как раз набил рот копченым угрем. Эмма извинилась и пригласила его угощаться побольше, раз представилась такая возможность. И пока крестьянин силился прожевать пищу, одна из женщин, до сих пор сидевшая молча, ответила:

— Меня зовут Сара.

Эмма в изумлении посмотрела на Сару. Пока она собиралась с мыслями, крестьянин встал и предложил гостям взглянуть на дольмен, — как говорили, там был похоронен древний король. Все встали из-за стола, и о женах крестьянина ничего больше сказано не было. Пристыженный тан был озабочен только тем, как бы продолжить путь, чтобы в сумерках не попасться разбойникам. Он считал, что получил от крестьян достаточно хорошие разъяснения, как ехать дальше и где лежит правильный путь.

Эмма поняла, что задерживает свиту своими бесконечными вопросами, но для нее это было очень важно. Она поблагодарила всех стоящих поблизости, приказала подать свою дорожную шкатулку и раздала жителям деревушки подарки: кому — кольцо, кому — браслет, кому — гребень. Все, что нашлось.

— У меня с собой немного вещей, так как король боится грабителей, — извинилась она. — Здесь, в этих краях много разбойников?

Люди так не думали…

Кареты развернулись, и королевская свита и крестьяне махали друг другу до тех пор, пока гости не скрылись из виду.

Тогда Эмма внезапно повернулась к Эдит, вспомнив о разговоре:

— Тот случай с Сарой все-таки забавный. Очевидно, я неверно поняла их, я думала, что… Нет, первая женщина ведь сама говорила, что она согласилась продать их собственных детей?

— Я полагаю, что крестьянин женат на обеих, — тихо ответила Эдит.

— Двоеженство? — с испугом воскликнула Эмма. — Но ведь это наказуемо.

Эдит улыбнулась, но улыбка ее оставалась холодной.

— Если угодно, в других местах встречается и троеженство. Конечно, такие браки не благословляются Церковью, или только первый брак из этих — церковный. Но многие в своей отчаянной нужде считают, что две жены родят больше детей, нежели одна, и они тогда смогут продать их вдвое больше. Наши епископы называют это безнравственным, однако пострадавший от войны народ зовет это: «Нужда заставит»! Человек делается изобретательным, когда речь заходит о выживании.

Эмма проглотила новые сведения и умолкла. Ей было стыдно узнать сегодня еще что-либо новое, она страшилась своего бездонного невежества. Знает ли обо всем этом король?

Эдит, словно прочитав ее мысли, сказала:

— Пусть только, ради Бога, король не узнает, в какой деревне мы гостили, иначе он точно пришлет туда шерифа, чтобы восстановить нравственность.

Эмма хотела ударить свою подругу за эти слова, но вовремя опомнилась. Эдит, конечно же, была права — как всегда. Поэтому Эмма не стала спрашивать: могли ли крестьяне и крепостные есть своих детей, если им не удалось продать их?

Вместо этого она спросила:

— Да, так как же называлась эта деревня?

Эмма приготовилась к худшему; и, как только карета, за несколько миль до Винчестера, выехала на римскую дорогу, королева направила свои мысли прочь от трудностей путешествия и хныканья детей, — и сказала себе, что ничто не сможет привести ее в отчаяние. Если даже прекрасные деревья и кусты в парке будут срублены. И если дворец Вульфсей будет сожжен. А если он еще стоит на месте, то наверняка загажен, а все ценные вещи вывезены из него. Дело обычное. В сравнении с судьбой архиепископа Эльфеа и страданиями крестьян все, что ожидает ее, было ничтожным испытанием, хотя ее братья не представляли себе ничего подобного.

Но Вульфсей стоял. Цветы и деревья сияли во всем своем великолепии. Старый собор Олд-Минстера казался совершенно неповрежденным; беглый взгляд, брошенный на дивный орган с его четырьмястами трубами, убедил ее, что никому этот свинец не был нужен.

Эмма отметила все это с чувством, близким сначала к разочарованию.

Разве датчане не побывали в Винчестере? Да нет же, были, уверяли ее все, кого она ни спрашивала, но рядовым воинам было запрещено находиться внутри крепостных стен: они приходили сюда только за покупками или в церковь. Да, наверху, в королевском замке, датчане разбили свой лагерь, и многие жили именно там. А большинство оставалось на кораблях, так что дормитории [23] Спальные палаты. монастырей остались нетронутыми. И только датский вождь жил на Вульфсее — это был настоящий властитель: его обычно называли «Высоким», и он был очень грозный. Хотя не по отношению к местным жителям; с ними он обращался весьма дружелюбно.