Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Умереть от чумы или быть убитым на большой дороге — не все ли равно, — возражал король. — И пожалуй, предпочтительнее первое. Если только ты не хочешь мученической смерти…

Он вспоминал своего убитого брата. Эдвард больше не снился ему в кошмарных снах, и все же мысли о брате преследовали его. Несколько лет назад он учредил даже день святого Эдварда, но и это не принесло покоя и не укрепило его репутацию благочестивого человека.

В итоге он сдался, только бы не слышать брюзжания Эммы. Оставался один-единственный вопрос: где взять надежную охрану?

Эдмунд сгодился бы, — недаром же его прозвали «Железнобокий», — но он уехал с новобрачными на север, и его нельзя было вызвать оттуда. Он, наверное, теперь охотится да пьет с Утером в Нортумбрии, пока его бедный отец сидит здесь, в Лондоне, и выслушивает невесть что…

Эмма подумала назло королю предложить вызвать Торкеля. Восточная Англия рядом, и было проще простого послать гонца в те имения, которыми, скорее всего, владел Торкель. Но она понимала, что король разъярится и тотчас возьмет назад свое обещание отпустить ее.

Дело кончилось тем, что сенешаль [22] Один из высоких чинов при дворе английского короля в средние века. спешно подобрал сопровождение под командованием тана, который дальше отправится в Глостер.

— Да уж, таким окольным путем мы доберемся быстрее, — иронически прибавила Эмма, прощаясь с королем.

— Ничего, справитесь. Если что, дожидайся меня.

— Да нет, спасибо, все прекрасно. — Она жалела своего бедного короля, за последние годы он превратился в тощего старика, хотя ему не было еще и пятидесяти. Она сняла с него шляпу и поцеловала в лысину, которая придавала столь несвойственный ему набожный вид, и добавила при этом, что надеется, что скоро он отправится вслед за ней.

— Мне нечего делать в Винчестере, — ответил он. — Представляю себе, как он теперь выглядит. Нет, если я покину Лондон, то только ради дела — да я и сам еще толком не решил.

Значит, его запреты были всего лишь отговоркой! Эмма рассердилась, и ее жалость к нему исчезла.

В конце концов, все решилось в одно майское утро. Эмма была вынуждена ехать в карете ради Годы. Она с кормилицей и ребенком сели в одну карету, а Эдит и мальчики — в другую. И они тронулись в путь, через Лудгейт; за ними медленно тянулась свита, сквозь уличную толчею и под громогласные выкрики; люди, казалось, не желали даже потесниться, пока не получали тычков в плечо. Выкрики тана и обращения к толпе «дать дорогу карете Ее Величества» побуждали народ только останавливаться и глазеть еще больше. Эмма подумала, что надо бы улыбнуться и поприветствовать народ, пока они медленно продвигались в толпе. Но когда она увидела, как одна женщина сплюнула себе под ноги и выкрикнула: «Чужеземка!», она сразу втянула голову назад в карету и опустила шторку.

Вскоре карета начала подпрыгивать на колдобинах сельской дороги, и Эмма вновь открыла окошко и полной грудью стала вдыхать весенний воздух. Она успела позабыть, как вообще пахнет чистый воздух. И как выглядит чистая вода.

— Взгляни, Года, как красиво поблескивает ручеек, — пела она.

Но Года уже успела устать от поездки и хныкала на руках у кормилицы, поэтому Эмма наслаждалась в одиночестве. Пока и сама не утомилась от воздуха и тепла, задремав в уголке кареты. Последней ее мыслью было: как только приеду домой, сразу же искупаюсь в Итчене.

Дорога, по которой они направлялись на запад, пролегала через Сильчестер и вела далее в Винчестер. Путь был не близкий. Новый тан не сумел найти нужного направления, катера рывком остановилась, и тан вынужден был признать, что они заблудились. Свита подняла ропот; его предупреждали, мол, едем неверно, но он не захотел слушать ничьих советов. Посыпалось одно предложение за другим, куда следует повернуть, чтобы выбраться на дорогу к Винчестеру. Даже Эдвард смог вычислить, что надо ехать налево. Так и сделали — и вскоре выбрались на какую-то неизвестную дорогу.

Эмма усадила всех детей и кормилицу в одной карете, а сама поехала с Эдит. Разумная монахиня обычно всегда помогала советом, и если ничего не могла придумать на этот раз, то все равно с ней было интересно побеседовать.

— Здесь так безлюдно, — пожаловалась Эмма. — А ведь мы, должно быть, находимся в центре Южной Англии.

— Люди, наверное, уехали отсюда, решила Эдит. — Вон еще один сгоревший двор.

У маленькой боковой дорожки они увидели несколько человек. Те стояли и смотрели на проезжающих, но когда тан позвал их, они повернулись и бросились бежать что есть мочи.

— Босые, — вздохнула Эмма, — разве у них нет даже обуви?

Эдит взглянула на Эмму и спросила, не шутит ли она. Как может королева быть столь неосведомленной?

— Среди простых крестьян мало кто имеет обувь. А рабы ходят босыми круглый год. У этих убежавших головы не обриты, значит, они свободные люди. Раз уж у них нет средств на обувь в мирное время, то теперь они тем более не могут приобрести такие вещи.

Эмма с трудом могла в это поверить, но Эдит, как правило, знала лучше ее. Неужели столь же плохи дела дома, в Нормандии?

Как давно это было, когда она называла Нормандию «домом»…

«Дорога», по которой они пытались ехать, оказалась ужасной, и Эмма уже велела тану поворачивать, как вдруг дорога резко оборвалась. Казалось, они выехали на заброшенную усадьбу с небольшой деревушкой вокруг. И впервые за этот день подданные Эммы не убежали в лес, завидев свиту королевы. Может, потому, что тан покачал своим щитом, вверх-вниз, в знак того, что они пришли с миром?

Все эти люди тоже были босыми. Они осторожно приблизились к карете. Конечно, наступает лето, и этим все объясняется…

В ближайший час Эмма больше узнала о жизни в Англии в эти лихие времена, чем за прошедшие десять лет.

Крестьянин извинился: им нечего предложить, ибо весь свой скот, за исключением одной коровы, он вынужден был продать, чтобы сперва уплатить налог на флот Стреоны, а затем — на выкуп датчанам. Угощать приходилось Эмме, и решили, что здесь же в усадьбе они и пообедают. Еды, которую отправил с ними сенешаль, было достаточно даже для тех, кто еще обретался в этой усадьбе и близлежащей деревушке, — таких осталось немного.

Под радостные возгласы крестьянина они вышли, один за другим, из своих карет, и расположились на обед. За столом крестьянин рассказывал о себе, и его жена, такая же босоногая, как и он, тоже отвечала на расспросы Эммы. Они поведали о том, что им было известно и на что у Эммы даже не хватало воображения.

Некогда деревенька эта была зажиточной и насчитывала несколько сотен душ. Но в девяностые годы начались кровопускания; они продолжались в новом тысячелетии и в итоге совершенно сломили их. Поборы, поборы и снова поборы! Призыв ополченцев на войну, которые так и не возвращались домой, — вместо них присылались заколоченные дощатые гробы.