Ричард Лури - Ненависть к тюльпанам

Злоба — ремень — боль!.. Злоба — ремень — боль!..

Злоба превращала его проклятия в шипение; боль превращала мои мольбы в стоны. Новые удары ремня ложились теперь на открытые раны, уже не осталось на теле нерассечённых мест, которые могли бы смягчить боль.

Затем он сказал слова, принёсшие мне страдания неизмеримо более сильные, чем ремень, и ранившие меня больнее.

— Не может мой сын быть таким дурнем! Не должно быть у меня сына-глупца, который рискует жизнью семьи ради своих безмозглых выходок! Не желаю попадать в зависимость от милостей этого сукиного сына — моего шурина! Я теперь понимаю, почему Бог дал мне близнецов-мальчиков: потому что ты мне больше не сын! Ты проклят! Ты — не мой сын!!!

Когда на следующее утро я очнулся в своей постели, всё причиняло мне ужасную боль: колебание воздуха, прикосновение простыни, любое моё движение.

Запах приготовленного завтрака доносился наверх из кухни, но я не знал, позволено ли будет мне спуститься вниз поесть. Слышалось воркование близнецов.

Отец брюзжал по поводу эрзац-кофе:

— У него вкус, как у гуталина!

— Откуда ты знаешь? — спросила мать. — Пробовал его когда-нибудь?

— Это может скоро случиться!

«Всё выглядит так, будто я умер, — думал я, — и семья продолжает жить без меня. Я наблюдаю, как наблюдают привидения. То есть никто не скучает без меня, никто не заботится обо мне!»

Внизу щёлкнул замок входной двери.

— Спускайся и поешь сейчас, Йон! — позвала мать от подножия лестницы.

Одеться было чрезвычайно трудно, спускаться по ступенькам ещё тяжелее.

Близнецы ликовали, веселясь над моей походкой, пока я приближался к столу, над гримасами на моём лице.

Стол уже был прибран. Для меня лежал на тарелке кусок хлеба и стояла чашка чая.

Я ел медленно, стараясь продлить завтрак подольше, так как не знал, когда наступит следующий раз. Отца нигде не было видно, близнецы возились у меня за спиной. Для многих людей они неотличимы. Но я различаю их. Они даже выглядят по-разному, если рассматривать их достаточно близко. Однако взрослые никогда не смотрят так близко, как дети! У них и характер проявляется различный: Ян больший непоседа, чем Уиллем, тот — серьёзнее!

Отец вошёл снаружи в дом. Я поднял глаза на него. Это было моей ошибкой!

— Та-ак! Он уже ест хлеб и пьёт чай! Очевидно, мой урок не пошёл ему впрок! Встать!

Я поднялся на ноги быстро, так как сидел только на краешке стула.

— Вниз, в погреб!

Он спускался за мной по лестнице, наблюдая за моим состоянием: шёл ли я дрожащий и смиренный, или же сохранял некоторое присутствие духа. Я же пытался показать в движениях некую храбрость, чтобы он мог гордиться мной, хотя бы такими моими усилиями оставаться его сыном.

В погребе было мрачно, пахло сыростью и подгнившим картофелем.

Расстегивая свои штаны, я уже был разорван внутри надвое. С одной стороны, мне хотелось держаться, по возможности, лучшим образом, чтобы отец мог сказать: «Да, я понял, что был не прав, ты поступил правильно и смело, ты достоин быть моим сыном!»

Но моя другая половина волновалась только за себя, умоляя — не надо больше боли, не надо новых ударов поверх кровоточащих ран! Эта половина была бы даже рада, если б отец вдруг свалился замертво, и не переживала бы о случившемся.

Я не должен дать этой половине существовать во мне! Иначе он окажется прав, и я не могу считаться его сыном!

Я всё ещё надеялся на пощаду, когда отец увидит мой голый зад, исполосованный вдоль и поперёк.

Но он не пощадил! Три первых удара сразу же легли с максимальной силой, без постепенного нарастания. Единственной моей заботой было не зарыдать слишком рано.

Зазвенел дверной звонок, и в доме воцарилась тишина. К тому времени порка уже стала ослабевать. Минутой позже мы оба услышали с верхней ступеньки голос матери, старавшейся говорить спокойно:

— Люди из NSB пришли обыскать дом. Они требуют сдать медь!

Отец кинул на меня взгляд, но я не понял, что он мог бы означать. То ли нашу совместную связь с медной вазой, которую я спрятал, а он потом перепрятал, то ли напоминание мне, что между нами нет более никаких отношений.

— Не двигайся! — сказал он, быстро поднимаясь по лестнице.

Я услышал, как отец назвал своё имя и подтвердил:

— Да, я владелец этого дома!.. Нет, у меня нет меди для сдачи сборщикам!

В голосе отца звучали опасение и злость, и я надеялся, что нацисты не почувствуют это.

— Идите, обыскивайте, если так хотите! — сказал отец. — Только не ломайте ничего! Это жильё честного голландца!

Что-то было отвечено ему быстро и резко, но я не расслышал слов сквозь перекрытие. Сапоги застучали, перемещаясь по полу и вверх по ступеням. Нацистов было, видимо, человека четыре или пять, а может быть, даже и шесть.

— Что находится внизу? — спросил голос, задававший вопросы.

— Ничего особенного, — ответил отец. — Овощной погреб. Всякое барахло. Наказанный мальчишка.

«Он не сказал наш сын или мой сын!»

Едва я успел вскочить и подтянуть штаны, как дверь погреба распахнулась, пропуская поток света на ступени.

Спускавшийся нацист был очень высокого роста и, в основном, проявлял опасение, как бы не стукнуться головой. Он медленно осветил фонариком стены погреба, прошёлся, пиная мешки и отбрасывая старый хлам от стен, чтобы убедиться — есть ли что-нибудь за ним.

Когда он направил фонарик прямо на меня, я едва мог видеть его.

— Ты наказанный? — спросил он, смягчив голос, будто бы жалея.

Я кивнул.

— Скажи мне, где они прячут медь?

Он не подумал, что я могу быть сыном хозяев, иначе вопрос звучал бы по-другому.

Упирая на первые слова, я ответил:

— У нас нет меди!

Ещё несколько секунд он удерживал луч на моём лице, потом осветил пол позади меня и двинулся к лестнице, согнувшись и делая длинные шаги.

Через некоторое время после ухода облавы отец захлопнул дверь погреба. Я обрадовался: так всё же лучше, чем ещё одна порка. Можно было присесть на пол, прохлада которого слегка успокаивала боль. Закрыв глаза, я очутился в темноте, созданной закрытыми глазами, а не в той, что была в неосвещённом погребе.

Всё предстало почти безумно смешным: рейд голландских нацистов спас мою бедную попу!

…Я вошёл в спальню, где моя мать кормила грудью обоих близнецов, голеньких и розовых.

Моё сердце оборвалось, когда я увидел на них маленькие нарукавные повязки NSB . При виде меня мать зарыдала, и близнецы повернулись в мою сторону. Два крошечных дяди Франса уставились на меня со злобой и ненавистью. Вдруг их маленькие пенисы стали увеличиваться, расти и — скрестились, подобно мечам в обряде воинского бракосочетания…