Ричард Лури - Ненависть к тюльпанам

Он посмотрел на меня, но я не посмел встретиться с ним взглядом.

«Это приближается! — подумал я. — Это всё сейчас обрушится на мою голову!»

— Что же происходит с мальчиками? — спросила мать, адресуя все свои вопросы только брату.

— Мальчики бывают глупы, и они любят приключения!

— Так же, как и некоторые взрослые мужчины! — съехидничал отец, и Франс запнулся, соображая, как ему отвечать на это.

— Да! — продолжил Франс, делая вид, что соглашается. — Некоторые мужчины — да! Но я сказал, что мальчики, некоторые конкретные мальчики, глупы и любят приключения!

Теперь-то родители поняли, кого он имел в виду, и я почувствовал, что их внимание сместилось в мою сторону. Мать встревоженно посмотрела на меня. Я ведь вернулся домой поздно; кто знает, чем я занимался в то время, когда вокруг идёт война? Знай она, чем я был занят на самом деле, ей понравилось бы ещё меньше!

Но я всё ещё надеялся, что хотя бы отец не придаст этому серьёзного значения.

Когда мать сообщила ему, что я спрятал медную вазу в сарае, всё, что он сказал, было: «Я найду место получше!»

— Некоторые мальчики могут быть настолько глупы, что пытаются совершать диверсии против немецких военных автомашин!..

Я услышал тяжёлый вздох матери и почувствовал нарастание отцовской угрюмости.

— А теперь позвольте мне рассказать вам, насколько глупыми могут быть эти мальчики. Они не понимают того, что они делают, и того, что они не могут добиться успеха. Всё, что они делают, будет обнаружено! Однажды они будут схвачены и наказаны за такие дела, а с ними — и их родители, позволившие своим мальчикам совершать подобные поступки, а может быть — кто знает? — даже давшие им своё благословение!.. Да, некоторым глупым мальчикам везёт больше, чем другим. По крайней мере, на первый раз! Но только в том случае, если они были схвачены своим дядей и получили от него хороший поджопник, который — вас интересует моё мнение? — должен быть усилен дома ремнём и повторяться до тех пор, пока вся дурь не выйдет из этого глупого мальчика!

«Это немыслимо, чтобы отец стал бить меня за то, что я глуп и подверг семью опасности! — подумал я. — К тому же, в глубине души ему должна понравиться моя попытка предпринять что-то против этих сволочей! Тогда я готов принять битьё!»

В чём я крайне нуждался в ту минуту, так это услышать хоть одно слово от отца, вроде как сигнал и мне, и Франсу, что мой поступок осуждён и я должен быть наказан. Это было бы правильным действием с его стороны как отца, и справедливо в отношении меня как виновника.

Однако ни единого звука не сорвалось с губ моего отца, продолжавшего жевать нацистский хлеб. Мать была слишком взволнована, чтобы что-то говорить. А Франс, казалось, желал поддерживать молчание так долго, как получится.

Воздух в комнате превращался в медленно трескающееся стекло. Невозможно, невыносимо выдержать ещё даже одну секунду!

И тут я был спасён наиболее неожиданной подмогой — близнецами!

Они начали плакать в соседней комнате, и мать вскочила, чтобы бежать к ним.

Ничего не было сказано в течение того времени, пока она отсутствовала. Франс повернулся, глядя ей вслед, отец выстрелил в меня злобным взглядом и опять уставился вниз, в стол, а я — я не знал, куда спрятать глаза!

Мать возвратилась к столу, держа по близнецу в каждой руке, и сказала тоном укора:

— Без сомнения, все эти разговоры разбудили их!

Никаких резких слов не могло быть сказано теперь, когда малыши появились за столом.

— А как поживают мои маленькие племянники? — спросил Франс у моей матери.

— Пока всё в порядке, но я волнуюсь за них! Жизнь становится всё страшнее и страшнее; стало трудно раздобывать мыло; я переживаю из-за возможных болезней. Если бы они хотя бы получали достаточно еды, но…

— Иногда мне перепадают излишки молока! — сказал Франс.

— О, я была бы очень признательна! Они не растут так быстро, как вот этот рос. — Она бросила на меня косой взгляд.

Мне совсем не нравится, когда меня называют вот этот !

Между тем близнецы успокоились.

— Дай дяде подержать их минутку! — выразил любезность Франс. — Я уверен, что тебе приходится держать их подолгу!

Она улыбнулась и очень медленно, очень бережно передала их ему.

Они начали было беспокоиться, но Франс стал напевать: «Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!» — и качать их вверх и вниз, как если бы они все ехали на лошади.

Они любили его, они любили своего дядю! Так или иначе, но он овладел теперь всеми нами.

Переводя взгляд с матери на отца, он сказал мягким приятным голосом:

— Какие замечательные умненькие мальчики!

«Конечно, не то что я, с кем никто не хочет иметь дела! Близнецы улыбаются так, будто радуются, что я в беде!»

Наконец отец заговорил, но только для того, чтобы я понял, насколько безжалостным будет наказание:

— Марш в кровать! И никакой школы завтра!

— Скажи «спокойной ночи» , — только и добавила мать.

Я отскочил от стола так быстро, что осталась неясной причина, подбросившая мою чайную чашку высоко вверх: рукав моей рубашки или — близнецы?

Некоторые слова бьют больнее ремня. Но их соединение оказалось в итоге слишком жестоким для меня, и я не смог сдержать рыданий. Однако это не приблизило окончание порки.

— Плачь сейчас, чтобы не пришлось потом плакать сильнее!

Конечно, было справедливо наказать меня за глупые и опасные поступки.

Теперь я никогда бы не поставил мою семью в такое угрожающее положение ещё раз! Но не боль вразумила меня. Важнее, что мы были при этом вместе, отец и сын, в чём и заключалась польза столь сурового урока, преподанного хорошим отцом плохому сыну.

Все удары существенно различались. Первые были более ошеломляющие, чем болезненные, затем возникло осознание унижения: спущенные до пяток штаны, оголённый зад.

Учащение ритма говорило мне о неослабевающей отцовской ярости, которая всё нарастала, давая выход его гневу. Порой темп снижался, и я несмело предполагал, что наказание приближается к концу, но тогда по моей позе или движениям отец узнавал об этих ожиданиях и увеличивал частоту ударов, чтобы выбить из меня последнюю глупую надежду.

— Не рассчитывай на мою жалость!.. Это только моя рука устаёт!.. Ты ведь не пожалел меня, молокосос!.. Когда отправился воевать с немецкой армией!.. То, что я делаю с тобой сейчас!.. Ничто в сравнении с тем!.. Что они сделали бы со мной!.. Если бы не твоё!.. Дурацкое везение!.. Попасться в лапы!.. Своему дяде!.. Они подвесили бы меня за яйца!.. Но ты не думал об этом!.. Своими говенными мозгами!..

И он принимался бить ещё сильнее. Мы были как части взбесившейся машины, работавшей на злобе и управлявшей ремнём для создания боли.