Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Хотя он и оговорен в церковной книге и в завещании как наследник наряду с тремя детьми Каролины от первого брака и дочерью от второго брака, доля наследства его ничтожно мала. Помимо 40 талеров в месяц, за ним оставлено право проживать в Неннхаузене на даровщину — при условии, что он не вступает в брак. Но вдовцом он живет недолго, всего два года. Третий брак оказался не более счастливым, чем прежние.

В первые дни его разражается семейный скандал. Наследники Неннхаузена (среди них и дочь Фуке Мария) отрекаются от «теряющего рассудок» отца и отказывают ему от дома. Не потому, что новая жена Фуке Альбертина (домашнее имя Берта, Бертхен) моложе 56-летнего барона на 30 лет, — причина в том, что она была в доме прислужницей (компаньонкой дочери) и родом из бюргерской семьи, дочерью корабельного врача из Барта близ Померании.

Реакция родственников по тем временам не столь уж несправедлива, как это может казаться сегодня. В дружеском кругу берлинских романтиков известен следующий случай: отцу поэта и критика Вильгельма Шютца [210] …отцу поэта и критика Вильгельма Шютца — Вильгельм фон Шютц (1776–1847), один из немецких романтиков, в юности был связан с кружком иенских романтиков. пришлось купить себе дворянский титул и рыцарское имение, чтобы сын мог жениться на бранденбургской дворянке Барниме фон Финкенштайн. Спустя шесть лет, в 1832 году, Людвиг Тик написал навеянную этим событием новеллу «Доказательство дворянского происхождения», в которой старый дворянин рассуждает следующим образом:

«Барон или граф старинной, знатной фамилии, женящийся на девушке простого происхождения, поступает гораздо более низко и бессердечно, нежели тот, кто в порыве низменных чувств бесчестно соблазняет ее… Тут он по крайней мере не подрывает устоев государства, его грех падает на его только голову, несчастье обрушивается на тех двоих, кто совершил грехопадение, которого причиной бывает часто легкомыслие. Но на пути, кажущемся добродетельным, он делает истинно несчастными и себя, и девушку, а если у них есть родители, то и их; он вступает в тягчайший разлад со своими родственниками, дядьями и тетками, детей же своих лишает отличий и привилегий, которые предназначала им судьба; он подает, наконец, дурной пример, укрепляющий других, решающихся на подобное легкомыслие, и становится виновником того, что и в последующие поколения его гнусное заблуждение все еще приносит печальные плоды».

Однако влюбленный Фуке, до самой смерти придерживавшийся всех прочих сословных предрассудков, проявляет удивительнейшее упорство, действуя наперекор всему. Он навсегда покидает Неннхаузен, женится в Берлине и ведет бюргерскую жизнь писателя и приват-доцента в Галле. Помимо университетской деятельности, он читает лекции по литературе и новейшей истории, издает в 1836–1840 годы серию книжек под названием «Богатства мира на начало года… в иллюстрациях», которые в стихах комментируют текущие события, неизменно с реакционных позиций. Прочие поэтические сочинения продолжают по-прежнему выходить из-под его пера в том же изобилии, даже если издатели не проявляют к ним ни малейшего интереса. Со стороны кажется, что неравный брак, в котором между тем родился сын (его, как и второго, который появится на свет уже после смерти Фуке, нарекают среди прочих имен Фридрихом Вильгельмом), вполне благополучен. Однако в этот век расцвета доносов от властей не удается скрыть, что внешность обманчива.

Молодой французский писатель, часто бывающий в доме Фуке, подозревается прусскими властями в шпионаже; следовательно, к семье, проживающей на Ратгаузгассе, приставляют сыщика, который «покорнейше» берет на заметку все, что узнает из «достоверного источника» (без сомнения, через прислугу). Если верить тому, что пишет этот доносчик (бумага хранится в городском архиве в Галле), то госпожа баронесса не только состоит с французом в любовной связи, но и содержит его, а также доверяет присмотр за хозяйством, которое ведется расчетливо, «скупо и скудно». Весь день она с любовником и не терпит, «чтобы супруг ее входил к ней в иное время, кроме как к обеду и вечернему чаю». Француз «сопровождает ее до постели и помогает совершать туалет, и, когда он однажды замешкался за этим занятием до полуночи, а г-н Фуке вошел в комнату без доклада, намереваясь ложиться спать, она пришла в бешенство и закричала: „Болван, ты разве не видишь, что я еще не разделась, ты почему позволяешь себе входить ко мне раньше, чем следует? Отправляйся пока к себе!“ Г-н Фуке вернулся в свою комнату и, несмотря на усталость, прождал чуть ли не час, сидя у окна, пока его не позвали; и тут она устроила ему уже настоящую сцену: чуть не до утра она поливала его бранными словами: „Пьяная, мерзкая скотина!“… А выпивает он ежедневно две бутылки вина, несколько стаканов мадеры да еще три-четыре бутылки баварского пива и по целым дням просиживает у себя в кабинете за работой».

Бедный Фуке! Мечты о чистой любви и храбрых рыцарях нужны ему, верно, так же, как и поддержка в жизни и в смертный час, которую он предлагает всем в своем, может быть, самом прекрасном стихотворении — «Утешение»:

Несмотря на упования на потусторонний мир, в котором он ждет успокоения от земных страданий, поэт пытается забыться в хмельном угаре; к этому средству спасения Фуке продолжает прибегать и в Берлине, куда он переезжает с семьей в 1841 году, ибо романтически настроенный наследный принц взошел на престол и повысил пенсию своему любимому поэту. По-видимому, Фуке был в сильном опьянении в ту ночь, когда г-жа баронесса, которая должна была вот-вот родить, находит его в бесчувственном состоянии на ступенях лестницы дома на Карлштрассе и велит перенести в квартиру, где он умирает на следующее утро на 66-м году жизни. Насколько он был уже забыт духом времени, который не желал принимать всерьез, свидетельствует запись в дневнике, сделанная вскользь обычно весьма словоохотливым Фарнхагеном: «Вторник, 24 января 1843 год… две новости: Кенигсбергский Якоби оправдан Верховным королевским судом и еще — вчера умер Фуке».

Его могила на Берлинском гарнизонном кладбище на Линиенштрассе (неподалеку от Розенталерплац) и поныне сохранилась. Несколько книг, написанных им в последние годы жизни, и по сей день ждут издателя.