Владимир Фромер - Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая

После развода с Дианой Кирк с головой погрузился в море голливудских удовольствий. Однажды на каком-то светском рауте к нему подошла стареющая, но все еще эффектная кинозвезда Джоан Кроуфорд. О ней Кирк грезил по ночам в юности. Она была воплощением секса для целого поколения американцев. Небрежно отбросив назад спадающие на лоб каштановые волосы и глядя на него огромными, немигающими, блестящими, как у совы, глазами, она сказала:

— Я видела вас в «Чемпионе». Вы большой талант, Кирк.

«Прошептала: „У тебя нежная кожа“. У нее было действительно великолепное тело. Работала она профессионально. Я был спокоен, как гинеколог. Это было скотское соитие. Без капли чувства».

Как минута, промелькнули два месяца угарной жизни. Каждую ночь Кирк проводил с новой красоткой. Они были ненасытными, эти голливудские пиявки, к утру оставлявшие от мужчины лишь оболочку.

Однажды утром Кирк почувствовал себя плохо. Головокружение. Сердцебиение. Противная слабость. Пошел к врачу. Тот, осмотрев пациента, сказал:

— Знаете, мистер Дуглас, ведь даже Господь отдыхал на седьмой день творения.

Но Кирк продолжал с прежней неутомимостью. Он утешал в постели Патрицию Нил, до потери пульса влюбленную тогда в Гарри Купера. Его любовницей была старая львица Марлен Дитрих. У него был долгий и трагический роман с фантастически красивой Эйрин Рейтсман. Однажды ночью к нему пришла Эва Гарднер, крутившая тогда любовь с Фрэнком Синатрой.

«Наконец, — пишет Дуглас, — я спросил себя: — Зачем и кому все это нужно? Даже онанирование стало мне казаться более благородным занятием, чем подобное времяпровождение».

В 1952 году Кирк Дуглас приехал в Израиль на съемки фильма «Создатель шлягеров». Появление голливудской кинозвезды вызвало ажиотаж. Дугласу даже удалось добиться встречи с Бен-Гурионом. Старик принял заблудшую еврейскую овцу в своем спартанском кабинете и после двухминутного разговора отправил восвояси. У премьер-министра были дела поважнее.

Кирк Дуглас не очень расстроился по этому поводу и сконцентрировал внимание на израильских девушках. «Израильтянки, — с удовольствием вспоминал Дуглас, — суровы, искренни, обаятельны и очень женственны». Одна из таких «суровых и искренних» израильтянок, девятнадцатилетняя Лея, к тому же лейтенант израильской армии, что весьма льстило самолюбию прославленного актера, сопровождала его в Эйлат. Дуглас не забыл проведенные с ней ночи, гораздо более жаркие, чем эйлатское солнце.

Приятно удивила его и Яэль Даян, двенадцатилетняя дочь героя Синайской кампании. «Она была умненькой, не по годам развитой девочкой, — пишет Дуглас, — флиртовала со мной напропалую. Я дал ей жетон и сказал: „Позвони, когда тебе исполнится восемнадцать“. Через шесть лет в моей голливудской квартире раздался звонок. „Вот и я“, — сказал незнакомый женский голос. Это была Яэль. Израильтянки — удивительные создания».

Дуглас продолжал сниматься. Играл, в основном, ковбоев, гангстеров, не знавших поражений блюстителей закона. Ему это поднадоело, и он снялся в какой-то комедии. Однажды на голливудском приеме к нему подошел Джон Уэйн.

— Слушай, Кирк, — сказал он раздраженно, — что это за слюнтяев ты стал играть? Мы с тобой люди особого склада. Наша миссия, создавать образы сильных героев, достойных подражания.

— Брось, Джон, — ответил Дуглас. — Мы с тобой продавцы иллюзий. На самом деле ты ведь не супермен и не герой. Задумайся над тем, кто ты в реальной жизни.

Особняк Дугласа, расположенный в фешенебельном голливудском квартале Беверли-Хилз, окружен каменным забором. Огромный сад, стальные ворота, собаки, охрана, фотокамеры.

Голливуд дал своим любимцам все, о чем только можно мечтать. «Рядом со мной, — пишет Дуглас, — возвышаются мраморные дворцы с бассейнами и фонтанами. В них живут творцы той легенды, которая называется Голливуд. Рано утром они отправляются в свои павильоны создавать очередной сногсшибательный кассовый боевик. Голливудская жизнь диктует свои законы. Они не могут остановиться, отдохнуть, насладиться богатством. Их удел — исступленно работать до конца. Пока их не сокрушит инфаркт или спид».

Голливудским соседом Дугласа был посредственный актер, подвизавшийся на второстепенных ролях, Рональд Рейган. Они дружили семьями.

«Однажды, — вспоминает Кирк Дуглас, — кинозвезды устроили благотворительный вечер. Нас с Рони послали в павильон продавать колбасу. Смотрю, а Рейган сам не свой. Расторопно оттеснил меня от прилавка. Раскраснелся. Глаза блестят. Режет. Взвешивает. Продает. Пытаюсь ему помочь, а он меня локтем теснит. Сам, мол, справлюсь. В чем тут дело, думаю. Чего это Рони так приспичило объехать меня на колбасе? Уже по дороге домой меня осенило.

— Знаешь, — говорю жене, — Рейган решил сделать политическую карьеру. Он у нас, чего доброго, президентом станет».

Сбываются все же иногда голливудские сны…

Жан-Поль Сартр был писателем энциклопедического склада, что в наши дни специализации умственного труда большая редкость.

Философ, создавший солидную школу, виртуоз журналистской полемики, блистательный эссеист, политический мыслитель, популярный прозаик и драматург, — он отнюдь не случайно стал «властителем умов» не одного, а нескольких поколений.

Экзистенциализм, вождем которого был Сартр, в послевоенные годы превратился в яркое явление французской духовной жизни. Каждое новое произведение писателя, уподобляясь прикосновению к отверстой ране, вызывало жесточайшие споры, яростную полемику. Но критические уколы даже наиболее непримиримых противников выглядели как признание. Ибо Сартр не приспосабливался к реальности, а переделывал ее, придавал ей определенную форму, заряжал будоражащим воображение мощным импульсом.

Его ахиллесовой пятой была политика. Патологически ненавидя американский империализм 50-х годов, «властитель умов» снисходительно относился к советскому режиму, прощал ему все, даже сталинские чистки и концлагеря. «Развенчивать Советский Союз — это значит отнимать надежду у французского рабочего», — говорил Сартр, не пытаясь объяснить, почему эта надежда важнее страданий многомиллионного населения советской империи.

Русская интеллигенция не любила его. Видела в нем одного из своих могильщиков. Когда Сартр ради красивого жеста отказался от Нобелевской премии, один из московских интеллектуалов сказал:

— Сука! Если бы ему жрать было нечего, он бы взял.

К тому же в России Сартра знают плохо. Несмотря на флирт мэтра с Кремлем, его переводили мало и неохотно. И потому, что его произведения изобилуют грубыми натуралистическими сценами, и потому, что его литературное творчество всегда было образцом не скованного догмами свободного поиска, безостановочным бегом вперед — от собственных взглядов, от культурных ценностей, от почитаемых идеалов. Этот бег был, в сущности, многократно повторяющимся актом самосотворения. И самосожжения тоже.